Татьяна Светлова - Тайна моего двойника

Да, у меня в руках было только одно средство: шантаж. Наша с Шерил жизнь в обмен на молчание. И никто никогда не будет судить убийцу. Потому что если она, под угрозой разоблачения, остановит охоту на нас, то и я должна буду сдержать свое слово.

А если обмануть? Если ей пообещать молчание, а потом все-таки передать эту информацию журналистам?

Тогда меня убьют раньше, чем я успею подержать свежий номер в руках. Кто-нибудь да донесет о том, что в прессе готовится бомба.

Так что придется мне молчать…

Как это гнусно.

А есть ли у меня другой выход?

Нет.

— Что ты хочешь теперь делать, Оля?

Джонатан, оказывается, уже не спит.

Что я хочу?

Я хочу поехать к Шерил. Я хочу встретить ее осмысленный взгляд, прижать ее к себе, рассказать ей про все, что случилось со мной и что я пережила за эти дни.

Я хочу прийти к маме и кинуться ей на шею, и сказать: вот она я! Жива и здорова, не волнуйся, мамочка…

Но я не могу делать то, что я хочу.

— Я пойду к Зазориной.

Впрочем, я действительно хочу пойти к ней. Я уже предвкушаю, как я все выскажу ей! Как безжалостная, хлесткая правда — хлеще, чем пощечины! — зазвучит в ее кабинете! Как она будет пугливо коситься на дверь, боясь, что нас услышат! Как она побледнеет, посереет, постареет!

О, как я буду торжествовать, увидев все это!!!…

Джонатан молчит. Отчего это он молчит?

— Тебе не нравится эта идея?

— Не очень. У тебя нет никакого другого решения? Иного хода?

— Боюсь, что нет. Обращаться к властям — она меня переиграет, она задушит расследование в самом начале. И меня заодно.

— То есть, про такую демократическую роскошь, как следствие и суд — нам забыть?

— Боюсь, что да…

— Но идти к ней — опасно.

— Ну не прямо же в ее кабинете меня достанет пуля наемного убийцы! Сам поход к Зазориной ничем не опасен. Я рискую потом. Но для этого я приготовлю большой и подробный отчет, размножу его в нескольких экземплярах, разложу в конверты с адресами газет и журналов и оставлю тебе на сохранение. Чуть что — конверты отправятся по адресам. Кроме того, у нас есть видеокассета с Димой, когда он следил за Шерил, наша с Шерил фотография — две копии Зазориной, протоколы французской полиции и сам Дима в руках у комиссара Гренье!

— А пресса…?

— Частично подкупна, частично контролируема, но не вся. К тому же издания, которые контролируют политические враги Зазориной, — хотя бы тот же Василий Константинович — с удовольствием вываляют ее в грязи. И я ей не премину на это намекнуть. Не волнуйся, после этого она станет смирной. С ней не справятся органы правосудия? — так с ней расправятся ее противники и конкуренты!

Джонатан задумался.

Самолет начал приземляться.

Весь день до позднего вечера мы провели в квартире Игоря. Я печатала на компьютере, Джонатан нервничал и не отходил от окон. Ему не нравилась идея работать в этой квартире, а мне не нравилась идея печатать на взятой на прокат машинке. Тот, кто работал на компьютере, уже не может тюкать на машинке — это все равно как после трактора взяться за мотыгу.

Закончив работу, мы тщательно уничтожили следы моего текста в компьютере, как и следы нашего пребывания в этой квартире.

Поздним вечером мы уходили оттуда со объемистой стопкой отпечатанных на принтере копий моего двадцитидвухстраничного отчета. Для верности у меня в кармане лежала еще и дискета.

Еще полночи в гостинице я надписывала большие коричневые конверты и раскладывала по ним мои копии. Когда я свалилась спать, было уже четыре утра.

По закону подлости, я не могла уснуть. Я думала о предстоящей встрече. Я нервничала. Я перебирала в уме слова. Сердце мое глухо билось.

Заснула я на рассвете.

— Добрый день! — Зазорина улыбалась мне вежливо и доброжелательно. Каждому, кто входит в этот кабинет, сразу становится ясно: перед ним само воплощение слуги народа, Депутат с большой буквы, который несомненно воплотит все чаяния своего избирателя.

— Присаживайтесь. — Голос у нее был мелодичный, чистый. — Чем могу быть полезна? — Приятная улыбка не покидает ее красивого, холеного лица. Такой и должна быть депутатка: «дама, приятная во всех отношениях»…

Я в ответ не улыбнулась.

Я демонстративно осталась стоять.

Она посмотрела на меня удивленно.

— Вы не хотите сесть? Нам так было бы удобнее разговаривать, не правда ли? — мягко сказала она.

— Вы не находите, что мы с вами похожи? — спросила я, глядя на нее в упор.

— Да, есть некоторое сходство. Я сразу обратила внимание…

Она мне дружески улыбнулась.

— Вы еще не знаете, какое сходство! Я ведь тоже блондинка, это я просто покрасилась!

— Правда? — с фальшивой любезностью произнесла она.

Она ничего не поняла.

Она подумала, что я привираю насчет блондинки.

Она наверняка решила, что мне просто льстит сходство с известным человеком, то есть — с ней. Как будто я принадлежу к числу тех истеричных идиоток, которые собирают автографы у звезд и подражают своим кумирам!

— Присаживайтесь же! — настойчиво произнесла Зазорина. Ее насторожило мое поведение, но она старалась не подавать вида. — Какое у вас ко мне дело?

Я не села.

И не ответила.

В лице у Зазориной мелькнуло раздраженное удивление, но тут же исчезло. Эта женщина владела собой. Правильно, в политике другие не выживают.

— Вы предпочитаете стоять? — снова улыбнулась мне депутатка, однако, улыбка ее была теперь натянутой. Она почувствовала, что что-то здесь не так, но еще не поняла, что именно…

Ну ничего, сейчас поймет.

Я приблизилась к ее столу и оперлась на него руками. Лицо ее было прямо передо мной.

— Мне двадцать один год, — отчеканила я. — Когда я родилась, в мае семьдесят четвертого года, вам тоже был двадцать один год.

Зазорина вскинула брови. Точно таким же образом, как это делали мы с Шерил: одна выше другой.

— Сейчас вам сорок два. У вас семья. Два сына, кажется.

— Я не понимаю, какое это имеет значение?

Она говорила все так же вежливо, но голос ее утратил доброжелательность, стал холоден. Видя, что я не собираюсь отвечать, она добавила, на этот раз уже откровенно ледяным тоном:

— Вы пришли ко мне по делу, или чтобы мою семью обсуждать? В таком случае я попрошу вас покинуть мой кабинет!

Зазорина поднялась со своего места, давая мне понять, что аудиенция окончена. Рука ее потянулась к селектору.

— Да, — сказала я веско, — я пришла к вам, чтобы обсудить вашу семью. Только не эту, в которой у вас два сына. А другую. В которой у вас были две дочки.

Рука застыла на весу. Медленно опустилась. Начало доходить, видать.

Краска медленно покидала ее лицо.