Андрей Федоров - Зомби

— Маша? Маш, это я!

— Ой! Роальд Василич! А мне уже сто раз звонили. Вас обыскались! И Борис Николаевич звонил, и Магницкий, и сам Капустин! Чего они у меня-то все спрашивают?! А вы где?! Я так переживаю! Ведь труп нашли!

— Погоди! Потом расскажу. У меня к тебе вопросы. Ты утром сегодня во сколько пришла на работу?

— В девять.

— Вспомни, кто заходил в кабинет до моего прихода! Точно вспомни! Очень важно!

— Вы меня так пугаете, а я к вам так хорошо отношусь! Всегда вы так, Роальд Василич! Прямо, не знаю… Кто? Да много… ну, Андрюша Соловьев, он просил напечатать…

— Ты выходила из кабинета, пока он там был?

— Может быть… вроде выходила к Ольге… а что?

— Кто еще?

— Борис Николаевич с утра был. Если на то пошло, я тоже выходила. Магницкий заходил, вроде при мне был.

— А так было, чтобы они вместе, скажем, оставались, но без тебя?

— Не знаю… Роальд Василич, а… где сейчас тот жрец? Вы его нашли? Кто он? А сами вы где?

— Он что? Тоже меня искал?

— Ой! Как он мог искать?! У меня?! Да вы что, Роальд Василич! И так мне… я же одна. Я вам… Вы, наверное, не помните, а вы мне давали телефон один. По секрету, вы сказали, между нами, на крайний случай. Не помните?! Ну… вы простите меня, я, наверное, глупость сделала, полчаса примерно назад… взяла и позвонила. Мне очень страшно за вас было, куда вы пропали.

— И что?

— Прямо не знаю… там, по тому номеру… он! Ей-богу! Тот самый голос! Я не стала ничего отвечать, бросила трубку. Но это он, я сразу узнала! И он… понял, что я звоню!

— Это как же?

— А он прямо сразу: «Роальда Василича?», а то я жду его звонка, мол… ведь он там! Там! А вы где!

— Там. Это я там.

— Вы?! Там?! И что?!

— Ничего страшного. И все в порядке. Во сколько ты по тому номеру звонила? Только точно!

— Точно? Я звонила… в восемь часов и примерно сорок минут. Я засекла случайно.

— Спасибо. Ладно. Если что мне надо будет, позвоню тебе сам. Никому сама не звони! Никому о нашем этом разговоре не сообщай! Пока?

— Роальд Василич! Погодите! Я вспомнила одну вещь. Я точно помню, что у меня сегодня утром Андрюша Соловьев просил листочков пять финской бумаги, он знал, что у вас в сейфе есть. Он при мне их брал, я ему сама отсчитала, но потом я как раз выходила, а он видел, куда я ключ положила. А вообще-то и позавчера он просил.

— Спасибо! Очень важно! А Борис Николаевич?

— И он! Точно! Он тоже просил! И тоже он мог один в сейф…

— Еще кто? Очень важно! Все очень важно! Понимаешь?! Оба они, кстати, ко мне домой позавчера заходили. Без меня. Понимаешь?

— Конечно! (Едва ли ты, Маша, понимаешь, я сам только-только начинаю понимать, но это… страшное дело!)

— А еще… Борис Николаевич позавчера тоже финскую бумагу брал. Сам. Он ключ у меня взял и сам там рылся.

— Это все? Больше никто не лазил? А Борис Николаевич знал, что ты это видела?

— По-моему, знал. Не уверена.

— Спасибо! Очень важно! Ты не представляешь как! Договор прежний, имей в виду. Сам позвоню, если что. Пока!

Капитан положил трубку и застыл над нею вопросительным знаком. Надавил подушечкой большого пальца на зеркальный бочок телефонного аппарата. Получился отпечаток с характерным крестиком от старого рубца. (А много я сегодня крестиков понаставил. Как андерсеновская собака.)

— Ты на телефоне висишь, как старая баба! Кому же звонил!

— Маше… нистке. У меня дела. Кое-какие есть дела?

(Когда же, Любка, по твоим расчетам, эта гадость во мне заработает? Вероятно, по твоим расчетам, рано? Вторую чашку не предлагаешь, значит, кофе в большой дозе может помешать? Значит, это было что-то вроде клофелина или гексония.)

— Зачем звонил? Хочешь вывести на себя своих?

— Я не в РУВД звонил. У меня есть знакомая. Она волнуется. Целый день я ей все не собрался позвонить.

— Интересная знакомая. И разговор интересный.

— Деловое знакомство.

— Деловой! Кстати, зачем и в кого ты тут все-таки стрелял?

(Ого! Взгляд напряженный. Ждет. Значит, скоро отрава подействует?!)

— Показалось, что под тахтой кто-то есть.

— У вас же патроны подотчетные. А ты шмаляешь на воздух.

— Мне уже было не до чего! Я сегодня весь день бегал как бешеный, так-то сказать!

— Да, лица на тебе нет, верно. Спать хочешь?

О, главный вопрос, Любка! Все правильно.

Ишь, какие кошачьи позы! И груди жидковато дрожат, но все слишком обнаженно. Это хорошо для обалдевшего мужика, а так… Сейчас ты, конечно, начнешь рисовать мне, тревожа и раскручивая волокна сигаретного дыма, тахту с тремя ножками (нарисуй и четвертую на всякий случай), изобразишь подушку и позу спящего капитана. Но это не мой портрет, это карикатура… не рисуешь? Да, ты чрезвычайно сдержанна, осторожна…

— Ты сегодня поедешь домой?

— Нет. Я предупредил, что у меня ночное. Я пасу… лошадь… извини, я не тебя имел в виду. Разве ты похожа на лошадь? Ты похожа на теплую, гладкую… чего ты?

— Убери руки. Занавески открыты.

— Раньше ты чего-то… не боялась. Поди сюда!

— Потом. Еще есть будешь?

— Нет. А вот спать… будем… у тебя тепло! А у меня так ноги гудят… аж небось слышно! А? Пойдем поспим?

— Ради бога. Сейчас, я вижу, с тобой говорить-то…

— А чего со мной говорить? Когда я… спать хочу., кофею приготовь, а то… я так никуда не пригожусь. А?

— Да. Развозит тебя прямо на глазах. Чего хотел сказать?

— А чего говорить? Ты все про то? Ну был здесь… тип. Кто — не знаю! Я тебе уже сказал. Если ты про это… да все, все, ничего я! Занавески закрой! Что ты в таком виде?.. Тут вроде далеко, а в бинокль… какой-нибудь… зомби! А ты Илью этого знаешь! Я понял! Ну, он на тебя и наплел, так-то сказать! А ты его вон как знаешь! По роже видно! А? Любушка-голубушка! Все знаю теперь про тебя!

— Что же знаешь?

— Все! Вообще… все! И внутри и снаружи! И где тут у тебя…

— Брысь! Убери руки! Что-то как-то прямо на глазах ты балдеешь. Я вроде тебе стакан не подносила.

(Значит, Любка, идет «перебор».)

— Могла бы и поставить! После такого рабочего дня. Да после таких новостей про самого близкого мне, дорогого человека!

Капитан произнес это с хрипловатой, истерической ноткой. Уронил было на стол белокурую голову. Страдающий тевтонский рыцарь. Ариец. Надо бы тебе, ариец, было время выбрать, эксперимент поставить, мол, каково качество и количество балдежа после отравления клофелином.

Поднял голову. Лицо Любки над ним. Припухшие губы, кожа отечно-нежная, словно вся она, Любка, набухает, зреет, всем существом готовясь к соитию.

— Пошли?

— Пошли, правда! Вон туда?

— Туда. Тебе пора поспать. Может, один поспишь? Устал ведь.

— Я? Ладно! Посплю! Могу и один! Могу! Ты меня только обязательно разбуди ровно в десять часов! Сейчас у нас сколько?

— Не знаю! Разбужу! Сюда иди! Разморился! Тебя что? Нести?!