Андрей Федоров - Зомби

Опять прихожая. Все так же.

Коридор в кухню. Открытые двери в ванную и туалет. Они загораживают проход, они мешают видеть кухню, они натужно ярко белы, чисты, на обеих — размашистый маслянистый блик от бра в ванной и от бра в туалете.

Вот теперь можно дотянуться до граненого, с острыми углами, семисотграммового флакона с туалетной водой, зажать его в ладони так, чтобы скрипнула притертая пробка — хорошая тяжелая дубинка.

Вот теперь показалась из-за белого края двери кухня, виден пол, видны голые ноги. Еще шаг, и ноги видны уже выше колен, замершие, отяжелевшие. Вот показался клок жестких, курчавых волос в низу неподвижного, плоского сейчас живота, вот вывернувшаяся, словно собирающая в горсть зеленоватый свет люстры, кисть и перламутровые искры от ногтей. Вот обмякшие груди, мраморно-зеленоватый блеск кожи. Вот белый, откровенно белый подбородок, открытый рот, из угла рта — прозрачная струйка розовой слюны. Глаза Любки полузакрыты. Их взгляд незнаком и серьезно-бессмыслен, как у куклы или муляжа.

Труп лежит на спине, но чем-то приподнят, словно при падении Любка левой лопаткой наткнулась на…

Капитан повернул тело (голова тупо стукнулась лбом в пол) и увидел знакомую рукоять — кухонный нож, глубоко, основательно всаженный под левую лопатку «классическим», надежным ударом.

Капитан потянул было за рукоять, и из-под нее неохотно вытекло немного крови. А кончик ножа был тут, под вялой, обесцветившейся грудью, он намечался — кожа вздулась над тем местом. Правильно, нож был длинный, сантиметров сорок, даже странно было видеть, что он весь целиком поместился в Любке.

В карманах почти соскочившего, легкого и еще теплого халатика — ничего.

В прихожей капитан сшиб тумбочку. На балконе свистел ветер.

Наружная дверь… закрыта.

Опять гостиная. Лопнуло стекло в книжной полке (налетел плечом), Любкины осиротевшие платья запорхали как привидения, щелкая по столу и полу деревянными «плечиками». Опять разлеглась торжественно на полу каракулевая шуба.

Капитан ударил в стену флаконом, осколки флакона (горлышко с пробкой — длинный, как кинжал, обломок) засветил в окно.

Вернулся на кухню.

Любка лежала серьезная и спокойная, так же как при жизни, не скрывая своей наготы. Изо рта натекла постепенно небольшая лужица слюны и крови.

Где-то капитан слышал или прочитал где, что слух у мертвых «умирает последним».

— Что же ты? — спросил Роальд у Любки. — Так и не успела имя назвать! Кто мне его назовет, Любка?! Кто тебя убил, Любка?!

— Вы, Роальд Василич! — пролепетал сдавленный голосок в прихожей.

Он стремительно осмотрелся, левой рукой ухватил за ножку табуретку, правой — выхватил из тела Любки нож.

Вышел в прихожую. В гостиную. В спальню.

Вернулся в прихожую.

И наконец все понял.

На звонки сто шестьдесят пятая квартира уже минут пятнадцать не отвечала (а раньше-то не звонили — боялись потревожить прежде времени). Из шестого корпуса «наружник» по рации докладывал ежеминутно, что свет «на всю катушку» горит во всех трех окнах квартиры и что капитан Малышев Роальд в квартире вроде бы один-одинешенек и сперва бегал по гостиной, сорвал там окончательно гардины, «делал жесты» (которые «наружник» обозначил почему-то как «провоцирующие», а потом как «имитирующие»), а потом капитан Малышев из «полей зрения» пропал, и что он делает, если делает, и что «имитирует» на кухне или в спальне, «наружнику» теперь мешали видеть плотные занавески, и он сам делал только очень эмоциональные, но неопределенные предположения: например, вдруг сообщал, что «в спальне отмечается смещение света» или что в кухне «тень якобы холодильника достает до тени горшка». Кроме того, «тень цветка обнаружила дрожь», а «тень торшера ушла вправо». Получалась зловещая картина, почти шабаш духов, теней и самостоятельно живущих и активно действующих предметов Любкиной обстановки, вроде поглощающего горшок холодильника, но, скорее, это все было плодом взбудораженного воображения «наружника», главное же — отсутствовала тень капитана или его любовницы: эти двое что-то ничего о себе не оставили «в полях зрения».

— Пошли! — решил Макагонов («Макдональдс»). — Там небось уже невесть чего он натворил. Все ж девку жалко. Хоть и тоже сволочь.

Они (Макагонов, Магницкий, Соловьев и Борис Николевич) стояли на площадке девятого этажа, то есть этажом ниже Любкиной квартиры; в лифте, никого туда из жильцов не впуская, катались еще трое; а у самой двери в сто шестьдесят пятую скучал всем незнакомый, усатый (похожий отдаленно на Сталина) тип с блуждающей страшноватой улыбкой, в кепке. Борис и Андрюша Соловьев видели, как этот тип ни с того ни с сего ударил ногой собаку-овчарку во дворе, когда шли к подъезду, хозяина же собаки, сунувшегося с протестом, ловко сшиб в сугроб, причем оба, собака и хозяин, ошеломленно промолчали, да и тип промолчал. Что-то в нем было безжалостное. Борис, например, был уверен почему-то, что тип в кепке с удовольствием и без повода пристрелит кого угодно, даже папу родного. Правда, и сам этот тип сразу вызывал какую-то брезгливую ненависть и его самого хотелось быстро уничтожить и тут же быстро и глубоко закопать. Откуда его такого прислали, Магницкий не успел узнать. Кроме усатого «в деле», точнее, сейчас в лифте катались еще трое незнакомых, очень друг на друга похожих.

— Товарищи контролируют, — кивнул в их сторону Макагонов, — на подозрении теперь наше РУВД. Отличились!

— Это какая-то омонизация или хуже, — сказал по этому же случаю Магницкий.

Теперь все (и товарищи из лифта) сошлись у двери в квартиру. Усатый «Сталин», усмехнувшись, заметил, что знающие люди по всей стране понаделали дверей, открывающихся внутрь, чтобы легче было вышибать, но трудно — сбежать из квартиры. Тут же «Сталин» кивком головы дал указание Андрюше и с ним вместе проиллюстрировал свой тезис — дверь за секунду вышибли с коротким «кряком» и веером щепок.

— Сейчас. Один момент, — сказал капитан Роальд.

Он оказался в другом конце прихожей. Сидел на полу и, кажется, чинил телефонный аппарат. На грохот и топот он как-то мало обратил внимание. Вид у него был апатичный, чуть ли не сонный.

— Это вы? Андрюша? Борька? Магницкий? — кивал он, коротко поднимая и опуская глаза, игнорируя «Сталина», Макагонова и троих из лифта, — постучали бы, я бы открыл. Правильно, хорошо, что пришли. Только припозднились. Минут бы сорок назад…

— Встать! — приказал Макагонов. — Руки за голову! — И оглянулся на усатого «Сталина». — Пройди вон туда!

«Сталин» же ничего не сказал, прошел быстро в прихожую, отодвинув Макагонова (гигант «Макдональдс» с трудом устоял, ткнувшись рукой в стену), и ударил Роальда ногой в голень. Капитан, сидевший на корточках, упал было на спину, но, охнув, вскочил. Тут же Соловьев ударил капитана по щеке и демонстративно вытер ладонь о брюки. Капитан же молча смотрел в лицо «Сталину», показывавшему пальцем в сторону гостиной.