Андрей Федоров - Зомби

— Роальд Василия!

— Да время такое! Не поймешь, что для вашей сестры комплимент, а что незаслуженное оскорбление: когда вы еще девки или когда уже не девки!

— Разве не подразумевается, что я девица, начальник?

— Да я ж не против. Суть, — он хлопнул по папке, и серыми языками из нее высунулась пыль, — в том, что затейницей-то была та девка, что с концами провалилась. А вроде убийц раньше не знала.

— Расчленили ее где-нибудь.

— Обалдуи! Сами те два мужика, а их вроде всего двое было, в то время от силы набрали лет по двадцать пять возрасту.

— Это как определили?

— Видели их. Издаля. И где-то они ведь живут, деток тетешкают. Как-то ведь себя оправдывают наедине с собой.

— Не в том дело! Ведь все это осталось! А? Ведь для них, для тех, кого замучили, это все как-то вроде длится, да? Это для нас прошло двенадцать лет, а для них — все тот же миг! А?!

— Мистика. Хотя, пока срок не вышел, вроде еще они только что жили… Я-то чуть не случайно. Так, мол, проверь, посмотри… Но вот те и случай! Маш, а что, если это сейчас один из тех убийц звонил?

— Ой! Вы что?! — Машенька то испуганно улыбалась, то хмурилась.

— А кто еще? Да, Борька-то когда, сказал, придет?

— Борис Николаевич? Часам к двенадцати хотел… надо же! Убийца звонил! Скажете тоже… А что? Интересно! Страшно, да?

— Да. Непонятно. Зловеще… так-то сказать! Причем… я вот теперь даже что-то выйти отсюда боюсь. Папка-то — вот она.

— Вы серьезно?! Вы меня-то не пугайте! Кто сюда зайдет?.. Вон ребята за стеной… Нет, ерунда какая-то! Или?..

Роальд Васильевич встал. Подошел к окну. Засунув руки в карманы, слегка покачивался в такт какой-то внутренней мелодии с хорошим «битом», сложил губы, словно насвистывая.

Ну и что?

Перед ним, с высоты четвертого этажа, а здание РУВД само к тому же на горе, открывался до неровного горизонта порядочный кусок города, накрытого грязновато-сизой пленкой смога. Город складывался (отсюда) из искрящихся стеклами фишек, поставленных то на попа, то на бок. Ближние были похожи на куски сот, наверное, из-за общего сейчас темно-медового тона — солнце подплавило тучу и завязло в ней, туча медленно наливалась темно-оранжевым соком, а в одном месте раскалилась почти добела. Другие, грязноватые, тонкие облака вторили туче, что-то тоже добавляя к общему тону. Все это было подвижным, мерцало, искрило местами… ближе к РУВД — пустырь — горная страна, где почти не осталось снежных вершин, оголились кривые кресты арматуры, и полузатонувшие обелиски потерянных бетонных плит — нет, кладбище да и только! И никакой жизни в ближайших окрестностях, во всяком случае — разумной. Да тут и десяти шагов по этому пустырю-кладбищу не пройдешь — увязнешь.

Совсем уже под ногами, за подоконником — отделенный забором от пустыря асфальт двора обрывался в небо, отраженное в гигантской луже, лужа морщилась, тут же смешивались облака в ней, проступали снова, и два воробья (отражённый и живой) пересекали взад-вперед отражения облаков, неразлучные и согласно исчезающие на фоне сухой части двора — на фоне сухого, потрескавшегося, противно шершавого асфальта.

Представить себе, что из вон того, явно жилого, но отстоящего метров на триста дома за ним кто-то может наблюдать, или, скажем, сказочным (лазерным?) лучом может поджечь папку с делом «четыре тысячи…», Роальд не смог.

— Что я могу сказать? Кто еще, кроме меня, тебя и Борьки, видел эту папку? За день-то сколько народу в кабинет заходит? Я позавчера ее на столе держал. Третьего дня. Да на той неделе еще! Это теперь надо всех вспомнить, кто здесь был. Это человек пятнадцать! Но сделать это, так-то сказать, придется, Маш. Один из них — тот! Или сам из дела, или с теми связан.

— Жрец?!

— Опять же это. Тут много чего обвалилось. Он знает меня по голосу, знает, что я читаю. Дома! И совсем непонятно, для чего ему предупреждать о пожаре. Тут, Маша, в самое время пистолет настропалять. Очень буду рад, если это глупая шутка! Очень!

— Я со жрецом не поняла. Какой жрец?

— Это нечто, Маш, древнеегипетское. Напугать, что ли, хотел? Но я, Маш, сильно не пугливый.

Машенька, как всегда, не очень заметно, как привыкла, как многие девицы-машинистки, как вообще многие девицы, как многие женщины, наконец, наблюдала за капитаном. Он же многим дамам в отделе, и даже во всем РУВД, нравился: высокий, узкозадый, умеренно широкоплечий; ноги стройные, физиономия узкая, несколько бледная, кожа на лице чистая. Белобрыс, черты тонкие. Ариец! Светло-голубые, слегка запавшие глаза, аккуратный рот. Ариец, да и только! Симпатичный! Симпатичный ариец. Женатый. Дочка у него.

Сдержанный, пожалуй. Суровый? Нет, не суровый! Мягкий, интеллигент в меру. Мужественный… главное, женатый давно и прочно. Северонемецкий тип вроде бы, так скажем. Есть-есть, кстати, вредные привычки: курит, например, много и пепел всюду трясет, убираться обалдеешь. Часто добавляет «так-то сказать» — такая лишняя присказка, застойный оборот. Не всегда ему жена (или сам) носки стирает вовремя. Есть, например, неподтвержденные бабьи сведения, что к какой-то девахе ездит «на сторону». А не похоже, не кадрится зря. Можно ту, кажется, как девки давеча уверяли, — французскую помаду попробовать. И юбку ту — чистая варенка! Колготки тогда светлые пойдут? Те? Мужики всегда же с лица начинают, потом — ноги, потом — грудь — тут все в ажуре. Потом — со спины — форма таза, походка. Все они, мужики, одинаковые. В этом. А ведь этот ариец изобретает тоже что-то. Вон у него в личном сейфе…Мужику нужно всякое такое дело. Должен быть «мужчинский угол» в квартире, где всякие фотоаппараты, шахматы, ружья… Сейчас так пусто у меня. Гробовая тишь. Маме уже два года. Ограду надо покрасить, как снег сойдет. Та березка небось в это лето подрастет… что за кошачий почерк у этого майора! Эй, куда это он настропалился?! Ариец-то!

Ариец Роальд тем временем припомнил и записал четыре фамилии. Помахал листком. Папку примял кулаком, прихлопнул ладонью.

— Я выйду, Маш. Запрись? Или как? Жрец-то хоть не сказал, в каком часу устроит нам пожар, но все же бдительность надо соблюдать. Сейчас у нас одиннадцать скоро? Да я сейчас приду!

— Роальд Василии! Хоть бы Борис Николаевич был! Я одна!

— Да чушь это все! Мистика! Так-то сказать! А Борьку я как раз и поищу. Ты что? Всерьез?

— А вы не всерьез?

— Дверь, если хочешь, оставлю открытой. Кричи тогда, если кто в окно полезет.

— Тогда и я выйду! Или вы эту папку с собой берите! Чего вам смешно?! Сами напугали бедную девку до полусмерти! — Маша очень выразительно прижала руки к груди — положила ладони одну на другую под левую грудь, приподняв ее. Выразительно приподняв. Вообще, Машенька — девочка очень недурственная, ариец! Обрати внимание! И квартира есть. Хотя… куда тебе, Маша! Разве ж его от законной Людмилы оторвешь? Что бы там ни болтали. У отца его Люси уже и два персональных «мерседеса», говорят, есть. Куда уж нам!..