Никита Филатов - Последняя ночь майора Виноградова

Потом они познакомились ближе, почти подружились на почве взаимных, порой достаточно опасных и деликатных услуг. Созванивались, когда Олаф вернулся домой, и вновь встретились уже в Швеции. Густавсон пробил Владимиру Александровичу семестровый контракт с университетом, несколько заказов на газетные статьи. Стартовое ускорение было достаточным, остальное зависело от самого Виноградова.

— Итак?

— Ерунда. Опять угрожают, требуют, чтоб убрался.

— Второе письмо уже?

— Третье. Про одно я тебе не говорил.

— Не ясно кто? Почему?

Владимир Александрович положил вилку, пожал плечами:

— Нет.

— Может быть, бандиты? Или те… которые в погонах?

— Вряд ли. Они бы время на бумажки не тратили.

— Тоже верно.

Оба знали — если бы Виноградов всерьез помешал спецслужбам или затронул интересы активно осваивающей Европу «братвы»…

— Что сказали в полиции?

— А как ты думаешь?

— Догадываюсь.

— Вот именно. Что ваши, что наши — один хрен!

— Не волнуйся, есть каналы. Попробуем накрутить им хвост.

— Ладно…

— Я думал, что будут проблемы после тех твоих комментариев по Чечне, насчет Дудаева, Грачева и прочих. Обошлось!

— Естественно. Большим чинам плевать, что там по их поводу думает бывший милицейский капитанишка. Вряд ли командируют сюда спецназ ГРУ, чтоб проломить мне голову ледорубом. А местные кавказцы заняты бизнесом или проблемой, как не попасть под облаву иммиграционных властей. Им сейчас — что Умар, что Джохар! — Владимир Александрович потянулся к бутылке. — Нет, это не они.

— А кто?

— Я думаю… Я думаю, это с другой стороны — прогрессивная, так сказать, общественность.

— Брось! Конечно, когда я прочитал твою статью после убийства Влада Листьева…

— Пойми! Нельзя делать из смерти шоу! Причем шоу политическое, по чужому сценарию. Это же надо придумать — на целый день телевизионщики не вышли на работу!

— Это символ. Жест.

— А если убили сантехника? Что, все сантехники страны не должны водопровод чинить? Мы же в дерьме утонем. А если постового зарежут? Всю милицию на день по домам распустить?

— Это другое дело — особый человек…

— Все люди — особые! Мне Листьева жаль, он был талантлив. А мальчишки-солдаты под Грозным? Их в тот день сколько полегло? Женщин? Детей? Может, среди них Моцарты были будущие, Циолковские, Павловы?

— Не горячись!

— Да если бы из-за каждого убитого водопроводчика такой шум поднимался, может, не пришлось бы и журналистов хоронить!

— Я читал твой комментарий в газете. — Олаф поднял рюмку. — Давай выпьем. За твоих — жену, детей…

— Давай!

Морщась, швед торопливо захрустел маринованным огурчиком:

— Хорошо прошла.

— Ну так!

— Как они?

— Нормально. — Виноградов пожал плечами: последнее время этот жест стал для него наиболее характерным. — Звоню через день.

— Здесь не захотели остаться? Пожить?

— Нет. Там родные, подружки у девчонок. Там дом наш! Мы ведь, русские, так устроены: «И дым Отечества…»

— Патриотизм?

— Не знаю, как это называется. Дураки мы, наверное, все!

— И ругать сами себя любите.

— Вот именно — сами! Пусть кто чужой попробует. Знаешь, когда крестьянин, отпахав от зари до зари, до пота кровавого, хватанет вечером стакан и начинает причитать, какие мы все ленивые да сирые, — он имеет право! Или когда офицер боевой, израненный, в орденах, матерится, что воевать не умеем, что трупами врага заваливаем… Ему — можно! Другим нельзя.

— Давай за твою Россию!

— Давай!

— На, заешь скоренько.

— Спас-сибо… У, зараза! Крепкая.

Помолчали.

— Швеция — тоже страна хорошая.

Олаф хмыкнул:

— И водка наша не хуже!

— Спасибо. Извини! За твою гостеприимную родину!

— Наливай.

— Сейчас прикончим остатки — пойду кофе сварю. Омлет наш, падла, соскочил с дистанции, придется без горячего.

Допивали почему-то на кухне — ежась от холода и радуясь отсутствию посторонних запахов.

— Что делать будешь?

— Возвращаться надо. Контракт закончен, виза тоже скоро…

— Визу можно продлить. Оформить вид на жительство…

— Не в этом дело.

— Не боишься?

— Боюсь. — Виноградов вздохнул и убрал пустую бутылку.

— Есть вариант…

— Излагай.

— Один серьезный бизнесмен… Строительство, материалы… Он сейчас входит на русский рынок.

— Не поздновато?

— У него давно представительство в Петербурге. Какие-то договоры, контракты… Так что не ровное место.

— Ну и?

— Этот господин перебирается жить к вам. Он не очень доверяет своим русским партнерам. В общем, так, нужен человек, абсолютно порядочный, с опытом, твоими профессиональными качествами и контактами… в определенных кругах. Хорошая зарплата!

— Но ты же знаешь…

— Решение всех проблем с ребятами в погонах этот господин берет на себя. И финансовую сторону, и другие…

— Мне уже нравится этот парень!

— Ты машину водишь… не по-шведски!

— С кем поведешься, от того и…

Только что под желтый сигнал изумленного светофора они проскочили Валхаллавеген, и теперь Олаф, пижонски опустив стекло, гнал свою двухдверную «тойоту» на северо-восток:

— …от того и наберешься!

Позади осталась скучная громада стадиона, комплекс всемирно известного радио. В окружении чистенькой, ровной зелени замелькали всевозможные корты, площадки, причудливые павильоны из стекла и каких-то космических материалов.

— Это что?

— Не узнал? Терминалы!

— То-очно…

Стиснутая со всех сторон портовыми сооружениями, поверхность воды лениво перекатывала с волны на волну россыпь солнечных бликов. У дальней причальной стенки застенчиво белел питерский паром «Ильич».

— Да-а… Мы опаздываем? — Виноградов покосился на стрелку спидометра, упорно не желавшую отползать влево.

— Нет, собственно.

Олаф перехватил взгляд пассажира и хмыкнул:

— А еще говорят, что русские…

— Не надо давить меня классикой! Кстати, Гоголь был украинцем. А Пушкин — негром.

Въехали в Лидинге.

— Сейчас, сориентируюсь… Сюда!

Этот пригород, как понял Виноградов, считался весьма престижным: коттеджи, не повторяющиеся, но вместе с тем явственно схожие той нарочитой неприметностью, которая достигается очень большими деньгами и генетической привычкой к богатству. Шикарные автомобили среди газонов, клумб и холеных деревьев, чистота, поразительная даже для скандинавской столицы…

— Нравится?

— Естественно.

Странный народ шведы — знает ведь, что ни в кои веки, став даже самым-распросамым преуспевающим журналистом, не сможет он себе позволить купить здесь дом. И все равно в голосе гордость, пусть не за себя, пусть за соотечественника, которому повезло в жизни больше, который сумел распорядиться привалившей удачей. Не зависть…