Виктор Галданов - «Джамп» значит «Прыгай!»

– Тем не менее, на вашем месте я бы его не читал, а сразу же удалил бы его. Знаете, что-то во всем этом мне не нравится. Мне кажется, тут может содержаться что-то нехорошее. Возможно, отправитель испытывает сильную ненависть к вам…

– Вы действительно так думаете, Берзиньш? Очень интересно. В таким случае мне это тем более необходимо знать. – Корсовский слабо улыбнулся. – Ваша забота о моем благополучии, делает вам честь, но что вы предполагаете найти в этом файле? Виртуальное дуло виртуальной пушки, направленной мне прямо в лоб? Виртуальную бомбу, которая взорвется? Отравленную иголку, которая уколет мне палец? Увы, какой бы убийца там не таился, оружие его виртуально и реально повредить мне не смо…

Он дважды «кликнул» кнопкой «мыши» и начал читать раскрывшийся файл.

Секретарь смотрел, как Корсовский уставился в появившиеся на мониторе строчки, из которых сложилась совершенно идиотская фраза. Над разгадкой этой фразы его секретарь, который все же прочел сообщение загодя, бился уже два часа.

Корсовский все еще улыбался.

И вдруг разом, внезапно и без какого-либо предупреждения с его лицом что-то произошло. Улыбка сошла с его точеных, академических черт, и они начали оплывать. Глаза стали стеклянными, тонкий рот открылся, и раздался глубокий вздох. С полминуты он сидел, уставившись на экран, а затем так, словно это было самым трудным и важным в его жизни, схватился за клавиатуру и принялся помечать и уничтожать одно сообщение за другим. И, глядя на отражение в мониторе, Корсовский вдруг, казалось, увидел собственное лицо. Оно таяло и оплывало прямо на глазах….

– Господи Боже! – совершенно отчетливо для стоящего рядом Берзиньша проговорил он. – Боже! Боже! Боже! О, Боже!.. – повторял он снова и снова.

Затем комната потускнела и покачнулась, что-то похожее на стальное острие начало проникать в центр его груди, и он упал на пол.

В этот день в родном Управлении царила особенная тишина. После утренней пробки, драки и разбирательства с гаишниками и бандитами, Валерий чувствовал себя здесь, как в некоем оазисе стабильности и определенности, всего того, чего ему так не хватало в окружающем мире. Паркетные полы тихих и длинных коридоров были застелены дорожками. На стенах висели вставленные в овальные гипсовые медальоны портреты великих разведчиков и контрразведчиков прошлого. Кузнецов, Абель, Лонсдэйл, Филби – они смотрели на него теплыми сочувственными взорами, словно провожая на очередное задание ради блага мирового пролетариата. Обычно в здании царила тишина, которую время от времени нарушала механическая дрожь – от проносившегося глубоко под землей поезда метро. Но дрожь эта еще более оттеняла гулкую тишину здания.

Войдя в приемную, Барский с интересом поглядел на адъютанта своего шефа, тридцатилетнего Вадика. Тот по-дирижерски замахал руками. Барский кивнул – он и сам услышал, как из-за плотно закрытых двойных дверей кабинета начальника Пятого отдела управления внешней разведки доносятся звуки «Полета валькирий». Это было явно не к добру.

Вернувшись к себе в кабинет, он приготовился ждать. Годы перестройки не прошли бесследно для Конторы. Выброшенными на улицу оказались десятки тысяч работников региональных и центральных органов. Так Контора отреагировала на приказ Кремля сократить штаты и всячески перестроить работу. На самом же деле уволены были лишь балластные личности, партийные выскочки и любимчики всяких бонз. Система не только выжила в годы перестройки, но и окрепла, стала более динамичной, активнее проникающей во все отрасли повседневной жизни. Бывшие осведомители, топтуны, спецагенты, киллеры, обладавшие недюжинными связями, пронизали все структуры нового общества.

Официально Барский уже несколько лет не работал в Конторе, и возглавлял некое частное охранное предприятие под гордым названием «Эгида». Но на его имя до сих пор был открыт счет, на который время от времени капали какие-то зарплаты и премии. Такая двойная жизнь его не тяготила. В конце концов, он ведь был дипломированным тайным агентом, и не имело никакого значения, работал ли он в родной стране или в какой-либо иной. Он работал на благо родины – хорошей она была или плохой.

Генерал Генрих Эдуардович Кравцов терпеть не мог немцев, но обожал немецкую классическую музыку. Он полусидел, полулежал в большом кресле у окна, глядя на громаду «Детского мира», напрочь перечеркивающую весь вид из его окна, на людской муравейник, суетящийся у его подножия и ползающий по этажам, и хотя лицо его выражало чистейшее удовольствие, он не улыбался. Хирурги сделали несколько пластических операций на его лице, но при холодном ветре оно все еще в какой-то мере деревенело. С другой стороны просторного кабинета, выдержанного в сталинских интерьерах (плюш, позолота, дубовые панели), одна из первых отечественных стереосистем марки «Ригонда», не сохранившаяся даже в редких комиссионках, удивительно шумно воспроизводила «Полет валькирий» Вагнера, и правая нога Кравцова отбивала ритм. Левая (навеки неподвижная) была вытянута перед ним. Она была изготовлена по специальному заказу из легких сплавов – настоящая была погребена много лет назад под руинами Сталинграда. На груди его тускло выделялись орденские планочки, говорившие о ряде высших наград государства, а на плечах красовались генеральские погоны, но для Кравцова не это было важно. Важным была пластиковая карточка в кармане, где он значился главой Пятого отдела, той секции ФСБ, которая занималась Западной Европой.

Хор добрался до финальной кульминации, и проигрыватель умолк. С удивительной ловкостью для своих шестидесяти четырех лет и изуродованного тела, Кравцов оттолкнулся от кресла и подошел к телефону, стоявшему на рабочем столе. Вместо звонка телефон был снабжен лампочкой (Кравцов ненавидел ненужный шум), и последние три минуты лампочка непрерывно мигала. Он знал об этом, но и не подумал прерывать исполнение любимой мелодии.

– А, это ты, Валер, – проговорил он, поднимая трубку. – Да, хотелось бы повидать тебя… Так, ничего особенного, лясы почесать захотелось.

Шрам под его глазами набух. Он уже ждал этого звонка и, судя по заблестевшим глазам генерала, от разговора с собеседником многое зависело.

– Да, зайди… Когда? Да, прямо сейчас. Я вот чайку поставлю.

Он положил трубку на место и буркнул односложную фразу по селектору. Через тридцать секунд в комнате появился молчаливый собранный адъютант с подносом, уставленным чашками, сахарницей, розеточками с вареньем и тихо и аккуратно поставил все на стол. Генерал кивком отпустил его и потянулся к чашке. При этом он тихо напевал мелодию «Полета» и, помешивая сахар в чашке, походил на доброго веселого старичка-отставника без каких-либо забот или неприятных мыслей.