Р. Гордон - Пуля для звезды. [Пуля для звезды. Киноманьяк. Я должен был ее убить. Хотите стать вдовой?]

Зато теперь Дольфо звонил Франсуазе крайне редко, а если это и происходило, то предложения были смехотворны.

— Однажды их совсем не станет, Франсуаза…

Тогда что, не жить, а существовать? А как? Соглашаясь на роль хозяйки кабаре на съемках шпионских фильмов в Барселоне? Или занявшись дубляжом?

Франсуаза уселась перед зеркалом.

— Все же я не изменилась… почти.

Сорок два года — это еще не старость для актрисы. Ее талия несколько раздалась, подбородок немного расплылся, но и только. А ее глаза, ее огромные серые глаза с бесконечной длины ресницами, глаза, «в которых огонь сумасбродства не угасает, а только разгорается», как написал о ней когда-то журналист, переменились ли они, ее глаза? Конечно нет… и ее чувственный рот все тот же. А голос, «ее бархатный и изысканно-жеманный голос»… Стоит ли ей менять прическу? Рукой подобрав волосы, она свернула их в пучок. Нет, так не впечатляет, на открывшейся шее проступили морщины. Она отпустила волосы и те мягкими волнами упали ей на плечи.

— Сколько мне можно дать?

Она решила быть беспристрастной: тридцать семь, тридцать восемь…

Немало имен соперниц старших, чем она, но продолжающих играть роли соблазнительниц, пришло ей на ум. Почему зритель не устал от них? И как уже не в первой молодости они сохраняют его симпатии? Ответ прост: они умеют ждать. Ждать и выбирать подходящие роли.

Так почему же зритель больше не нуждается в Франсуазе Констан? Это несправедливо.

Однако фильм «Скажите, что мы вышли» может совершить чудо.

Франсуаза долго изучала свое отражение в зеркале. Через минуту-другую она уже видела не себя, а ту, что снималась в фильме Жан-Габриэля.

Франсуаза взглянула на первую страницу «Фигаро» и прочла: «Понедельник 7 мая». Ну наконец-то этот день настал. Все предыдущие двенадцать суток ей показались одним мрачным, нескончаемо длинным днем, за который не произошло ни одного примечательного события. Несущественные телефонные звонки, лишенные всякого смысла письма. Франсуаза жила на чае и йогурте, сидя или лежа перед телевизором и переключаясь с канала на канал, волнуемая лавиной образов, не дававших ей покоя.

Отлично понимая, что показ фильма не сможет оказать существенного влияния на ее дела, она все же воспринимала этот вечер как личную удачу. Одна половина Франсуазы думала: «Это абсурд», другая говорила себе: «Уверена, что это начало поворота в моей судьбе».

После полудня она приняла пенную ванну, тщательно подкрасилась и надела черное шерстяное платье, приталив его крупными эмалевыми заколками; Жан-Габриэль еще не видел этого платья; сейчас оно скрылось под светлым кожаным пальто с лисьим воротником. Покрутившись в вестибюле перед зеркалом от потолка до пола, она осознала, что не встречалась со своим бывшим мужем с самого Нового года.

Вызвав по телефону такси, она попросила шофера остановиться перед цветочным магазинчиком. Франсуаза решилась купить дюжину обожаемых Тони желтых роз не из уважения к хозяевам, а из благодарности перед судьбой. Тем не менее надо было признать, что у нее нет претензий к Тони, о чем пришлось немного сожалеть.

— Розы! Ты очень любезна, — заметил Тони, обнимая ее.

— Роскошное платье, — уверил ее Жан-Габриэль.

У обоих мужчин был здоровый загорелый вид. «Пасхальные каникулы на юге Франции», — подумала Франсуаза. Маленькому нервному Тони нельзя было дать больше тридцати лет. Он, как обычно, в велюре с ног до головы, провел Франсуазу в гостиную, где серый диванчик, настоящая мечта обывателя, стоял напротив двух кресел того же цвета. Едва Франсуаза устроилась на диване, как ввалился Жан-Габриэль с подносом, тремя хрустальными бокалами и бутылкой шампанского во льду на нем.

Нахмурив брови, Франсуаза разглядывала бывшего мужа: он изменился, помолодел. Только что в прихожей она не отдала отчета в этой метаморфозе и теперь искала ей объяснений.

Усевшись на подлокотник кресла, Жан-Габриэль с ироничным видом переносил устроенный осмотр, но в его глазах светилась некая агрессивность, готовая проявиться в ответ на любое неосторожное слово Франсуазы.

— Твои волосы, — наконец протянула она.

— Заметила! — воскликнул Жан-Габриэль, подняв свой фужер в знак похвалы.

Жан-Габриэль всегда с юмором сетовал на начавшееся облысение надо лбом; он упорно отказывался верить, что его обширный лоб гармонично сочетается с долговязой фигурой и удлиненными чертами лица. И уже с месяц он носил то, что специалисты стыдливо называют поддержкой прически. Парик был сделан из коротких каштановых волос, перемежавшихся кое-где седыми. Помня Жан-Габриэля слегка облысевшим, Франсуаза оказалась неспособна оценить эстетическую сторону этой коррекции, но она сочла неуместным обсуждать подобную тему, дабы не накалять обстановку.

Она отпила немного шампанского, прежде чем заговорить:

— Я часто тебя убеждала, что против этого. Но ладно, я молчу!

Ей даже не надо было смотреть, чтобы убедиться, как полегчало на душе у Тони. С лица Жан-Габриэля тоже сошло напряжение. И Франсуаза поступила умно, сразу перейдя на другую тему.

— Я со страхом жду показа фильма, — сообщила она.

Тони показалось, что она шутит.

— Для меня это будет открытием, — ответил он.

— Ты никогда его не видел? — удивилась Франсуаза.

— Никогда. Я лишь прочел сценарий — и все.

Жан-Габриэль не проронил ни слова, но Франсуаза знала, что он разделяет ее страхи. Он боялся этого возврата к прошлому, показа небольшого кусочка их жизни, этого запечатленного на кинопленку фрагмента их существования.

— Как же это было давно, — прошептал он, словно отвечая Франсуазе.

— Слушая вас, можно подумать, что речь идет о временах немого кино! — заметил Тони.

Потом он весело добавил:

— Вы так боитесь встречи со своими воспоминаниями?

— Может быть, — в один голос ответили Франсуаза и Жан-Габриэль.

Они переглянулись, натянуто улыбаясь, значение этой улыбки Тони понять не мог.

— Надеюсь, вы не разразитесь рыданиями, — продолжил Тони, освобождая журнальный столик от разбросанных журналов по декоративному искусству.

Он объяснил Франсуазе смысл мини-уборки.

— Я решил организовать небольшой пикничок, так будет веселее смотреть ящик, идет?

— Да, конечно, — согласилась она.

И посмотрела в глубь комнаты, ища глазами телевизор, ожидая найти его на привычном месте — на комоде в стиле Людовика XIII.

Но телевизор и комод исчезли, их сменила картина.

— Где же аппарат?

Удовлетворенно улыбаясь, Тони нажал на кнопку. Картина сдвинулась, подобно двери сейфа, открыв нишу, в которой стоял телевизор.

— Хитро, — заметила с раздражением Франсуаза, всегда проскальзывавшем в адресуемых молодому человеку комплиментах.