Кирилл Павлов - Импортный свидетель [Сборник]

Парень стоял ошеломленный.

— Я сказал: деньги верни, которые получил за этот рейс. Масло-то небось списанное повез…

…Вот, собственно, и все. Вот так живет на свете памирский «гаишник» Джоджон Авзуров. Но это далеко, конечно, не все, что сняли про него телевизионщики. И если бы ему дали слово, он рассказал бы все примерно так:

— К себе в Хорог я возвратился без приключений, машину мне отремонтировали, красил ее я сам. Встречали меня моя Садригул и все мои дети. Их у меня много. Они хорошие дети, но предстоит еще сделать из них хороших людей.

А дальше, хотя бы ради экзотики, мы снова посетили бы хуш-хону. И в ней снова увидели бы в тех же позах стариков, возле примостившихся на краю прокурора и Джоджона. Все пили, подложив под себя ноги, зеленый чай.

Именно в тот момент, когда Джоджон делал самый вкусный глоток, в хуш-хону вбежал мальчик.

— Джоджон-Шо Авзурович, у вас в машине телефон! — закричал он с порога.

Джоджон немедленно поставил пиалу на столик, встал, надел свою фуражку прямо на покрытую платком с узелками голову и неторопливо пошел к машине.

— Везет этому прокурору, — бормотал он под нос, — у него оперативной связи нет, о совершенных преступлениях он узнает или из газет, или от стариков, или от меня.

Дело есть дело. Пейзаж отступает на задний план. И желтая «Волга» растворяется в дымке…

Сегодняшний день начался так рано утром, что было еще очень темно. Зеленая звезда (кто говорил — «глаз Аллаха», а кто — «к ветреной погоде») ярко горела над памирским трактом. Позавчера кончился исмаилитский год (а кончается он в апреле), и то ли поэтому, то ли еще почему с гор посыпались камушки и засыпали и без того опасную дорогу.

Дорогу тотчас же расчистили. Приехала даже комиссия, дорогу приняла, но Джоджону этой комиссии показалось мало: пока не началось движение по трассе, а было только четыре утра, — он на своей «Волге», желтой с синим маяком на крыше, поехал лично инспектировать путь, останавливаясь у каждого подозрительного места.

Камни в этом году падали здорово, но пейзаж после этого весеннего «мероприятия», конечно, особо не изменился, и все же Джоджон чутким взглядом и горца и милиционера сразу же замечал перемены, даже незначительные, и старался привыкнуть к новым выступам, новым камням, сделать их привычными своему взгляду.

Он остановился в очередной раз на несколько секунд, автоматически поставил машину так, чтобы она не загораживала проезжей части, и сам рассмеялся нелепости им проделанного: ну кому может помешать машина, когда на трассе, на целой трассе длиной почти пятьсот километров нет ни одной машины! Тем не менее шоферская привычка взяла верх, а спорить с нею все равно бесполезно.

Джоджон закрыл глаза и представил себе пейзаж таким, каким он был до позавчерашнего обвала, потом осторожно приоткрыл один глаз, посмотрел, что же изменилось, потом снова его закрыл и представил уже таким, каким он будет отныне.

Рухнул выступ скалы, значит, ощутимо изменилось направление ветра. «Здесь надо обязательно ограничить скорость», — подумал Джоджон, потому что ничего не может быть хуже, когда на скользкой от постоянных брызг Пянджа дороге еще появляется и ветер, норовящий сдуть машину в пропасть.

Джоджон не записал свои наблюдения — за долгие годы работы привык запоминать все увиденное за день, потому что все его идеи, мысли и помыслы были связаны так или иначе с этим трактом.

Он повернул ключ зажигания, повернул еще резче, нажал одновременно на акселератор. Мотор завелся с полоборота, в вечернее время он всегда заводился лучше. После этого он выжал сцепление, включил первую передачу и поехал.

Ему было приятно ехать. Он вообще любил сидеть за рулем автомобиля. Он любил ездить быстро, очень быстро и совсем медленно. Он ничего так не любил, как ездить на машине по своей трассе, изучая каждый камень, каждую возможность еще и еще обезопасить водителей от возможных случайностей.

Джоджона любили горы, и он любил горы, но сначала, наверное, они его; он много раз по долгу своей службы рисковал жизнью, и каждый раз его выручали горы. Он всегда чувствовал их отношение к себе: иногда они стояли хмурые, и тогда Джоджон ждал непогоды и предупреждал водителей своей трассы об опасности, а иногда горы улыбались, и тогда ничего не предвещало перемены погоды. Джоджон тоже бывал в хорошем настроении в эти часы.

Сегодня настроение у него было как раз хорошим. Из-за гор неожиданно выскочило неумытое закатное солнце. Оно, наверное, забыло, что уже наступило утро. Увидев начальника ГАИ, оно немедленно скрылось за горной вершиной торчащего, как гребень волны, пика Маяковского. Пик действительно походил на волну: нависшие лавины снега казались барашками, белыми барашками, какие бывают, когда волна перекатывается, несясь к берегу. На миг Джоджону даже показалось, что вся громада пика движется. Джоджон долго смотрел на него, и пик из ослепительно белого стал красным — сперва розово-красным, потом густо-красным, потом черным. Прямо из-за него вставало, поняв свою оплошность, желтое, прозрачное солнце.

В горах, где воздух так прозрачен, как нигде, на солнце смотреть нельзя и секунды. Авзуров и не смотрел. Он давно уже остановился, вылез и, достав из багажника «Волги» дорожный знак, ограничивающий скорость, прилаживал его прямо на утесе.

Это, конечно, можно было бы поручить кому-то другому, тому же Арустамову, имевшему большой опыт по части прилаживания знаков, но Джоджон любил утро и воспользовался случаем. Да кроме того, сперва необходимо было почему-то согласовать этот вопрос в управлении. Можно подумать, они там знают трассу лучше его. Однако делать нечего, он там у них скоро будет по другому делу, так заодно решит и это, задним числом.

Авзуров укрепил знак и, не полюбовавшись на него, поехал дальше. Вот он уже в ущелье, где его знает каждый. В этом ущелье кишлак. Люди здесь, как в любой деревне, просыпаются рано, доят коз, выгонят на пастбище скот.

Ни одной машины пока еще ему не встретилось, но Авзуров знал, движение по трассе уже несколько минут как началось, и потому двигался медленно, чтобы, увидев машину, остановиться и предупредить водителя, что такой-то и такой-то участок трассы из-за шуточек природы усложнился.

Проехав поворот, Джоджон опять вышел из машины, подошел к краю пропасти, на дне которой плескался, убегая от горных вершин, Пяндж. Горные вершины догнать его не могли и только печально смотрели ему вслед. Пяндж заглушал шум моторов, и Джоджон услышал их, когда первые машины уже стали видны. В прозрачном воздухе видимость превосходная, машины еще в полкилометре, а кажется, будто совсем рядом. Машины шли караваном, нагруженные, как верблюды.