Кирилл Павлов - Откровения культиста настоящей жизни

От солнечного света летом,
От снежных хлопьев зимой
Они не оставят тебя с отрицательным ответом,
Они не уйдут от тебя к другой.

Очки, что ты носишь, как личность
Идут по лугам, по лесам.
Отняли у тебя человечность,
Ведь ты не знаешь кто ты сам.

Очки! Затмевают огрехи тупых искушенных колонн.
Очки! Утихают помехи глухих и отвратительный стон.
Очки! Помогают увидеть обыденно новый мир.
Очки! Долго ли бредить, перебирая остатки всех лир.

Диоптрии – злы и лукавы,
Они для незрячих господ.
Я сглажу углы уж оправы,
Вижу, что солнце – деспот.

Мне чёрные линзы для славы,
Ох, боже, какой это ход!
Я рад, и вы точно правы:
В очках не пойду я в расход!

От ветра весной,
От слякоти осенью,
Ох, блеск роковой,
Будь ты моей поступью!

Я помню этот вечер, как и двенадцать вялых роз,
Что мне пришлось увековечить, ведь это всё всерьёз.
Ты шла со мной в перчатках, очках, маске и пальто.
На улице ужасная слякоть, крах человека, руки наголо.

Если господь бы видел, каков разврат людей,
Он бы всех их выпер, наш высший чудодей.
Распахнутые пальцы и голые глаза,
Закрыты грудь и тело, открыта голова.

Он не хотел ведь чтобы интимные места
Человек делил по пояс и определял всё от моста.
Господь, краснея, каясь перед самим собой,
Дал людям длани, губы, очи. А ты это прикрой!

Я верил в то, что ты со мной, что ты не так как все,
Ты веришь в это тоже, ты видела это во сне.
Ты шла со мной в перчатках. Я их сжимал, любя.
Ты думаешь лишь как бы порадовать меня.

Ты веришь, что кофе – мой самый лучший друг.
Но если он может сказать о тебе все, что я не знаю вдруг?
Мы вышли с ужасных улиц и погрузились в непаханое поле.
Тут люди походят на ощипанных куриц и не действуют по собственной воле.

Я не рад все этим ручкам, глазкам, губкам,
Но снятые пуховики смягчают боль моим мукам.
Мы стали частью змейки, её короткого хвоста.
Она длинна, словно все пришли с давнего поста.

Ты просишь меня не унывать, расслабиться и помечтать.
Возможно. Ведь и вправду думал я, что не станешь ты мне лгать.
Зарылся глубже чем крот земной.
Да, трудно думается людям зимой.

Ведь в эту дату, когда влюблённые венчаться любят,
Я предпочитаю думать, что это просто они судьбы свои губят.
Я словно выпал из сегодняшнего дня,
Наверное таков уж милый я.

И вспоминал исход моих страданий,
Когда выписывал коробку мирозданий.
Я, руки бренные скрывая, писал об этом библию свою,
И, ничего не понимая, обрек жизнь на вечную войну.

Что руки неприкосновенны и нелицезримы
Вещали мои предшественники, пилигримы.
Ведь мы створяем ими каждый наш день
Божественную странную дребедень.

Что глаза интимнее, чем оголенная женская грудь —
Такова действительная великая суть.
Касаясь взглядами в публичном месте,
Ты невольно совершаешь противозаконное действие.

А губы отражают твой физический внутренний мир,
Смотреть на них может быть опаснее, чем пить чистый эфир.
И я не имею в виду пошлость типа поцелуев.
Я хочу сказать про уголки, что пугают смертожуев.

И, наконец, разумна ли вовсе красота нашего тела?
Об этом на половину моей страны гремело:
О том, что хватит прятаться за тысячей слоёв одежды.
Вы что, пытаетесь сыскать там какой-то надежды?

Нет, я не призываю вас к нудизму!
Просто лично для меня это что-то подобное мазохизму.
Надевайте костюмы полегче,
В них всевышний будет любить вас крепче.

Шарфы – это тоже мода,
Шляпа – признак знатного рода.
Пальто – сидит и не сковывает,
Один вид туфель на ногах взволновывет.

Я расплывался в улыбке под маской,
И лицо моё было покрыто красной краской
От одной мысли обо всех этих заповедях,
Которым я следую словно на копьях.

Но вот очередь дошла до нас с тобою.
Она обернулась, чтобы поглядеть, надо ли брать кофе с собою.
Я сказал: «Мне американо, и можно без сахара».
Она добавила: «Я хочу тоже, но под действием знахаря».

Бариста ответил: «Конечно, но нужно подождать. С собой хотите ли взять?»
Я посмотрел на её очки, и она явно дала понять,
Что не собирается за меня ничего выбирать.
Я ответил: «Да, пожалуй. Не хочу тут места занимать».

Быстрый кивок, словно на часах скакнули стрелки
(У человека тоже могут быть бессмысленные посиделки).
Мы болтали о расколах на картинах
И разглядывали открытки на витринах.

Вероятно, мы бы сошлись во мнении,
Что художник под сильным потрясением
Сам намеренно и лично
Ломал картины эксцентрично.

Царапал, рвал, метал и резал.
И вот то, что он обрезал,
И дошло до наших дней.
Ну а время – уж добей!

Что же его так бесило?
Возможно вся картина,
Где руки – нагота,
А глаза – срамота?

Ну, последнюю мысль,
Что это ручно-глазной бордель,
Я про себя промолвил тихо,
Чтобы никто не помер лихо.

Наконец горячий кофе принесли в бумаге,
И мы пошли по улицам, словно по ночной Праге.
Наверное заблудились бы опять,
Но нам не привыкать.

Здесь поворот, вон там улица Надежды,
Здесь я потерял вчера одежду,
А в этом дворе выиграл сто рублей в лото…
Эй, стоп! Они что, налили в кофе молоко?!

Неважно. Главное – дорога.
Осталось ведь совсем немного.
Бальзам, что утром натирала ты,
Похоже, вовсе вывел на гробы.

Я в похоронное бюро не наведывался,
Я о смерти своей ещё не уведомился,
Быть может я что-то напутал? Вчера тут был наш дом…
Кто бы линию эту распутал? Я б на язык тогда вылил весь ром!

Но, однако, проблема, что улица сходится.
Знак гласит: «улица Святая Богородица».
Корпус первый, вроде та сторона…
Почему я такой нервный? А почему нервна она?!

Её рука в кармане меня начинала злить,
И я попросил её весь этот ужас объяснить.
Она молчала и, словно в смущении, пялилась в пол.
Мне даже показалось, что она пытается найти там спрятанный дол.