Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

— Обязательно, — Поднявшись и набросив на плечо ремень сумки, он сказал, почему-то обращаясь к ее отцу: — До свидания!

Тот вежливо кивнул в ответ.

Когда поезд, свернувшись в дугу, как насытившаяся змея, скрылся за деревьями и унес за собой тяжеловесный грохот, Сергей вынул из кармана листок бумажки. На нем крупно чернели цифры телефонного номера. Ни фамилии, ни имени она не написала…

В гостиной Сергея ожидало письмо. Белый конверт на голубой скатерти стола. Поднял, повертел недоуменно… Откуда он? Как оказался в комнате?.. Дверь была заперта… Ключ только у него…

Из конверта выпал прямоугольник плотной бумаги размером с визитную карточку. На нем аккуратно выведены три вопросительных знака, под ними — жирный восклицательный, еще ниже, прямо под восклицательным, — кладбищенский крест.

— Да-а-а… — задумчиво пропел Сергей. Иносказание было простым, автор красноречиво предупреждал: «Подумай, подумай, иначе удар (выстрел? петля? отрава?) и смерть».

До этого момента он воспринимал все, что случилось после встречи с Николаем Николаевичем, как сторонний наблюдатель, сдержанно, подавлял назойливые эмоции. К тому же его не покидало чуть скептическое чувство нереальности происходящего. Интермедия в квартире Климова, некролог в «Вечерней Москве», зверское убийство Стельмахов прошли через сознание, как первая серия детективного фильма. Фильм волновал, вызывал сострадание, приглашал к соучастию, но удобное кресло перед телевизором временами напоминало, что он дома, в тепле, в покое, а на экране всего лишь игра.

Маленький бумажный прямоугольник, выпавший из конверта, мгновенно втянул его в экранное действие. Скрытое в рисованной загадке предупреждение было реальным. Реальными, совсем не киношными, сразу же стали и все минувшие события.

Ему открыто бросали вызов. И тревожно-волнующее, азартное напряжение охватило его. Такое бывает у боксера в ожидании призывного гонга.

Возник первый вопрос: кто мог принести эту записку? Он мысленно провел от подъезда до своего стола Чугуева, Алябина, Коврунова. Но как только воображение приближало каждого из них к двери, показывало, как он открывает (ключом? отмычкой?) замок, кладет на стол письмо, — все их движения становились фальшивыми, надуманными — этот сценический эпизод был не для них. Особенно нелепо, пародийно выглядел в этой роли Коврунов.

Зато Климов-сын проделал весь путь вполне естественно. Он, как представлялось Сергею, настороженно озирался, прислушивался, вздрагивал, переступал, как цапля, высоко поднимая грязные ботинки, а в конце не выдержал — прямо-таки кубарем скатился по лестнице. Как легко, сидя дома, подумал Сергей, делать заключения! Вроде бы ясно, что это — сыночек Климова… Он — слесарь, может справиться с любым замком. Он знает, где живет Сергей. Наконец, у него есть повод для угрозы — им интересуется милиция… Но такая очевидность нередко обманчива. За ее радушной дымкой почти всегда скрывается тупик. Это он знал по собственному опыту.

Нет, не пьянчужка Костя Климов принес конверт. Во-первых, он не осмелился бы это сделать. Во-вторых, прийти сюда на следующий день после их разговора в сквере и положить на стол письмо с угрозой — все равно, что расписаться: «здесь был я». Такое похоже на явку с повинной.

Конечно, его могли заставить…

Рядом с конвертом лег рисунок Виталика. «Черный человек» может все. Может убить, может запугать, может заставить…

Да, ему лет шестьдесят. Рост средний. Силен, жесток, самоуверен. Вспомнились слова девушки, которую встретил в электричке: «В нем много земной звериной страсти». Наверное, так и есть… (Напомнил себе: «Надо ей позвонить… Обязательно…») Что-то еще она говорила? Ах да, вот что: «Он не глуп… Ему присущ творческий интеллект».

Так что же ему надо? Какую цель он преследует? Неопубликованные работы Климова? Значит, он — математик. Но как он сможет ими воспользоваться, если академик жив-здоров и без труда разоблачит плагиатора?.. Неужели академику Климову тоже грозит расправа?.. А если в сундучке хранится нечто другое, что может скомпрометировать «черного человека»…

Очевидно только то, что у него пока нет сундучка, он его ищет и готов на любые действия… Так у кого же сундучок?.. Значит, надо искать двоих… Это проще…

А может, и сложнее… Пока одни вопросы, одни загадки…

Какое-то внутреннее чутье сдерживало, охлаждало его нетерпение: не спеши, все слишком призрачно, предположительно, впереди лишь смутная тень, даже не тень, за которой можно пойти, а внешний контур, сделанный нетвердой детской ручонкой… Придется долго ходить, искать, говорить, осматривать, и только тогда классический дедуктивный метод, возможно, приведет к каким-либо обобщениям…

С кого начнем? Вернемся к Чугуеву? К Алябину? К Коврову?..

Звонок в прихожей прервал его раздумья. За дверью стояла Глафира Николаевна, смотрела униженно и смущенно, как нищенка, пришедшая за подаянием.

— Побеспокою вас, Сергей Андреевич? — произнесла робко, не надеясь на согласие.

— Конечно, Глафира Николаевна. Рад вас видеть… — Ее приход был настолько неожиданным, что Сергей растерялся, с неловкой галантностью подхватил ее под руку, ввел в комнату, бережно, словно немощную, усадил на диван. — Чаю хотите?

— Я на минуточку… — Лицо ее признательно осветилось, спала обычная угрюмость. — Чай пила, благодарствую… Николай Николаевич звонил из Ханоя…

— Как, разве Николай Николаевич в Ханое?

— Да, два дня как улетел… Привет вам просил передать… За этим и зашла я…

— Хорошо, что зашли… — Сергей не знал, о чем говорить, стоял перед ней, нервно сжимая переплетенные пальцы рук. Она выручила его, сказала тихо-тихо:

— Николай Николаевич беспокоится, пойман ли тот, кто лишил жизни Стельмаха и его родных…

Сергей присел против нее к столу.

— Ищем. Нелегким оказалось дело… — Он помолчал и спросил без надежды, ради продолжения разговора:

— Может, у вас есть догадки? Вы всех знаете…

— Что вы, что вы! — всплеснула руками Глафира Николаевна. — Они ученые, я в разговоры их не входила… Не моего ума дело… — Она по-старушечьи тщательно разгладила ладонью невидимую помятость на платье, заговорила смелее: — Иван Никитич, Бог ему судья, уж больно драчлив был. Все ему не нравилось, все было не по евонному… Мне Коленька говорил, что на всех он сердитые статьи в журналах писал… Никого не жаловал… А как у нас соберутся, то он, царство ему небесное, то к Захар Федотовичу цепляется, то к Степану Гавриловичу… А Даниила Петровича такими словами обкладывал, точно он не ректор, а мальчишка какой… Про него-то, как Коленька сказывал, Иван Никитич уж больно обидную статью написал… Чуть ли не снять хотел ректора с работы… Вот так… Да не дали, говорят, ему напечатать…