Лесли Чартерис - Пикник на Тенерифе [Пикник на Тенерифе. Король нищих. Святой в Голливуде. Бешеные деньги. Шантаж. Земля обетованная. Принцип Монте-Карло]

Ведь если где-нибудь назревала большая заваруха, ему непременно надо оказаться в центре событий: это было его судьбой, компенсацией за все то, чего он был лишен, находясь вне рамок этого общества.

Ему и в голову не приходило сомневаться, что продолжение следует. Иначе зачем было трем головорезам так радикально заниматься человеком, которого он спас? И почему они до последнего отстаивали право продлить свое многотрудное дело? Наверняка дело рано считать закрытым. Но почему девушка так опасается своего спасителя, хотя он недвусмысленно дал ей понять, на чьей он стороне? Тем более непонятно, почему она даже словом не обмолвилась о причине драки, любой бы сделал это не задумываясь. Вопросов было гораздо больше, чем ответов, и ни один не мог быть объяснен обычным грабежом.

— Видите ли, — мягко заметил Саймон, — случившееся заставляет меня полюбопытствовать, стоит ли попадаться на глаза полицейским в ближайшее время. Когда последний раз случилось нечто подобное — это было в Инсбруке, мы с приятелем вмешались в стычку, в которой три головореза измолотили невинного вида парня. Мы раскидали их, и с этого момента у нас начались крупные неприятности. Вдруг оказалось, что невинный паренек нес сумку с украденными драгоценностями, а жуткого вида троица оказалась вполне респектабельными агентами полиции, которые намеревались арестовать его. 4Так что с донкихотскими штучками надо поосторожнее… Что случилось?

Девушка побелела, как смерть, прислонилась к стенке лифта и уставилась на него в упор.

— Ерунда, просто все это вместе…

— Понятно.

Лифт остановился, Саймон открыл дверь кабины, выпуская ее.

— У меня есть бутылочка нектара, которая моментально поставит вас на ноги, если только Хоппи не вылакал ее всю, пытаясь оживить нашего пострадавшего, — заметил Саймон, пока они шли по коридору.

— Надеюсь, вы вывернете его наизнанку, если он себе это позволит, — ответила она.

Святой удивился внезапному изменению ее тона.

Девушка по-прежнему была бледной, как полотно, но уже без прежнего беспокойства во взгляде. Она улыбнулась; ему первый раз удалось увидеть ее улыбку, и он с удовлетворением отметил, что все умозаключения по поводу ее губ полностью подтвердились. В другом месте и в другое время ему в голову наверняка пришла бы какая-нибудь шальная идея, а у дверей номера она уже взяла его под руку. Ее маленькие пальчики прощупали его бицепс.

— Должно быть, вы ужасно сильный, — сказала она.

Святой только пожал плечами.

— Во всяком случае бокал мимо рта не пронесу.

Странный холодок пробежал у него по спине, когда он пропустил ее вперед, входя в номер. Но это не было реакцией на комплимент незнакомки, хотя в ее устах он звучал естественно и искренне. Чувство было почти подсознательным, реакцией растревоженной интуиции. Казалось, он идет по краю пропасти с завязанными глазами; хотя совсем точно представлял себе, что до конца вереницы событий, вызванных последствиями ночного приключения, еще очень далеко.

Старик лежал неподвижно в постели, там, где свалил его Юниац. Сам Хоппи, как и опасался Святой, занялся восстановлением сил, на что уже ушла добрая половина содержимого бутылки, которую Саймон нераспечатанной оставил на столе. Они прибыли вовремя, так как Хоппи как раз собирался продолжить свои эксперименты. Святой отобрал у него бутылку и заткнул пробкой.

— Слава Богу, что у этой бутылки такое узкое горлышко. Будь это обычная посуда, в ней давно бы уже не было ни капли.

С этими словами он подошел к постели, расстегнул на старике куртку и рубашку. Пульс для его возраста был почти в норме, кости, кажется, целы; но все тело превратилось в сплошной синяк, а лицо было разбито и распухло. Наличие внутренних повреждений можно было определить только когда вернется сознание. Дыхание было ровным, рот полуоткрыт, и, казалось, в данный момент жизни старика ничто не угрожало.

Саймон отправился в ванную комнату, намочил в холодной воде полотенце и начал протирать лицо старика, стараясь очистить его от грязи, но девушка его остановила.

— Оставьте это мне. Он выживет?

— Вне всяких сомнений, — заверил ее Саймон.

Оставив ее заниматься делом, он сам подошел к столу и плеснул в бокал немного виски, которое ему удалось спасти. Пока она придерживала голову избитого мужчины, Святой влил виски в его кровоточащий и распухший рот. Старик застонал и зашевелился.

— Это должно помочь, — пробормотал Саймон. — А вам самой необходим отдых.

Девушка кивнула и взяла из его рук бокал, по ее щекам катились слезы. Она быстро выпила, даже не поморщившись, поставила бокал на место и снова повернулась к старику. Теперь она сидела на кровати, придерживая его голову у себя на груди, слегка раскачиваясь, как будто убаюкивая ребенка, протирая его избитое лицо мокрым полотенцем, а слезы продолжали катиться по ее щекам.

— Джорис, — шептала она. — Джорис, дорогой, проснись. Все в порядке… С тобой ведь все в порядке, не так ли, Джорис?

Святой, возвращавшийся к столу, чтобы налить себе виски, так резко остановился, что это не прошло бы для нее незамеченным, не будь она так занята раненым. На секунду-другую Саймон просто окаменел, и снова холодок пробежал по его спине, только на этот раз дошел почти до самых корней волос, он чувствовал странную пустоту в животе, и только сердце продолжало мерно биться, пока он оценивал ситуацию.

Святому казалось, прошла целая вечность, пока он стоял в оцепенении, на самом же деле это заняло несколько секунд. Наконец он очнулся, как и собирался, налил себе виски и не спеша плеснул немного содовой.

— Джорис, — повторил он голосом, который, к большому удивлению, оказался его собственным. — Довольно необычное имя… Кто он?

Страх промелькнул в ее глазах, но она быстро взяла себя в руки.

— Это мой отец, и я всегда звала его Джорис.

— Датское имя, не так ли? — заметил Святой. — Ну вот, кажется, он приходит в себя.

Старик шевельнулся, качнул головой и застонал, как человек, приходящий в себя после наркоза. Саймон вернулся к постели, но девушка жестом попросила его отойти.

— Пожалуйста, оставьте нас на минутку.

Святой ободряюще кивнул и отошел. Потрясение от услышанного уже прошло, и снова его сознание было ясным и чистым, как альпийский ручей. И только напряжение растревоженных нервов напоминало, какой удар ему пришлось взнести.

Он вытряхнул сигарету из пачки, постучал ею по коробке и не спеша прикурил, потом открыл свой бумажник и извлек сложенный листок голубой бумаги.

Это был испанский телеграфный бланк. Наверно, раз в двадцатый он перечитал его, хотя знал уже наизусть каждую букву. Депеша была отправлена из Санта-Круз двадцать второго декабря и адресована некоему Родни Фелсону в мадридский отель «Палас». Ее текст гласил: