Игорь Тихорский - Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. Платье в горошек и лунный свет. Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света]

— А-а-у-у-у…

— То есть?

— Скучно, господа.

— Верно. Вот ты когда-нибудь снимал бабки?

— С кого? — Я зеваю еще раз.

— Ты понял.

Здесь не принято отвечать вопросом на вопрос. Все равно что разводить кроликов или верить в скорое торжество справедливости. Но я спросил.

— А ты?

— Мне цены нет.

— Угу. Ты дешевка. Ими торгуют мелким оптом.

Непринцев не обиделся. Он вообще редко обижается.

— Отвечай поскорей.

— Ладно, отвечу. Никогда. И вряд ли собираюсь. Я знаю, кто из наших берет. И отчасти понимаю. Если все кругом замазаны, что остается? Дошло до того, что генерал, тяжелой рукой грохнувший по секретеру и объявивший войну мафии, тут же снимает трубку и предупреждает о начале операции. Народ боится, что его заставят работать. Ментов представляют самыми большими подонками. Горожане уверены, что мы на корню куплены, и трясутся от страха от одного упоминания о милиции. К мерзавцам уже привыкли, а ментов сторонятся. Вдруг наедут? Мало ли… Честный мент — это из области сказок и анекдотов. Теперь главные положительные герои — честные каталы или шлюхи. Порядочные журналисты — полный бред, по-моему. С бандитами договариваются. А что здесь такого? Обычные молодые дебилы. Но менты… Ой-ой! Авторитетов именуют спасителями нации. Слава Крипич и Володя Пудель — звезды телеэкрана. Хорошо, пусть мы — скоты и сволочи, а они — надежда и оплот. Но я желаю стать исключением. Тем самым, из анекдотов. Жить на зарплату и не замазаться. Получать деньги за дело, а не наоборот. Пытаться сделать что-нибудь, зная, что это бесполезно. Не изображать крутого, громя притоны с мелочевкой, которая завтра же окажется на свободе и плюнет мне в лицо, а стараться словить этих самых знаменитостей. И для этого я тут и сижу. Глупо? Согласен. Но смейся сколько угодно, я отсюда добровольно не уйду, кем бы меня ни величали. Вспомни эти слова, когда меня уволят по собственному. А сейчас отвали, я сплю.

Однако поспать не удалось. Раздался грохот и передо мной блеснул очами мокрый Теняков с еще более мокрым «Винстоном» в уголке рта. Сергей тяжело проковылял в угол, шмякнулся на свое место, подобно мешку с гнилой картошкой, дернул из ящика картонную папку фиолетового цвета и, отказываясь снять куртку, погрузился в чтение. Я постарался заснуть вновь, но помешал Паша.

— Сергий! Ваше святейшество!

— Ну, чудила, — хмуро отозвался Теняков. — Щас, разберусь. Мадонна нашлась. Урою, гнида.

— Кто? — ошалело пробормотал я, тщетно пытаясь разлепить веки.

— Мадонна.

— X… Х-К…К конкретизируй, блин.

— Да что тут конкретизировать. Голубого задержали. На пятнадцать суток, за хулиганку. Имя, говорят, фамилия. Он не соврал. Прокачали по селектору, отзвонились мне: «Держите красавца. Вы его в розыск давали». А я уж считал, он на кладбище давно, в могилке сырой, землицей присыпан.

— Стой, не гони. Какого голубого? Гомика?

— Да при чем тут гомик? — возмутился Сергей. Натурального голубого. В смысле крашеного. Помнишь, склад, улица Солдата… Корзуна? Где Владика, охранника тамошнего, вздернули?

— Конечно. Там двое свидетелей. Мы его сразу в розыск определили, а он скрылся.

— Ну вот. Он, когда через дрова от топки прыгал, в краску упал. Эти двое еще ухмылялись, смешно им. Краска ведь не смывается. Этот чмошник ее чуть не мазутом оттирал. Голубой, голубой, не хотим играть с тобой…

— Так радуйся.

— Радуйся… Он удавочку-то оставил, а ножик уволок. И закопал. Кретин. Ну, псих, чего взять?! На Пулковском шоссе, по дороге в аэропорт. Ты прикинь, как мы сейчас там горбатимся, снежок разгребаем. Почему его самого друзья Владика не закопали?..

Здесь Непринцев расхохотался так, что пена полетела изо рта. Сергей жевал сигаретный фильтр и медленно краснел. Даже я улыбнулся.

— А при чем Мадонна?

— Видение ему явилось во сне. Голубого, кстати, цвета. Мадонна с младенцем. «Висит, мол, в воздухе, плавно так раскачивается и кивает мне. И смотрит нежно-нежно».

Паша поперхнулся и закашлялся. Теняков довольно долго молчал, затем встал и сказал:

— То-то. Ладно, салют. Поеду.

— Постой. А чего мокрый, словно пингвин на льдине?

— Упал в коридоре. А тут ведро.

И тихо прикрыл за собой дверь.

Сразу зазвенел телефон. Упорство этого аппарата поражает. Он трещит в любое время дня и ночи. Он соединяет вас с нужным человеком или не соединяет. Он звенит, когда вы отдыхаете, но никогда не подаст голоса, если вы ждете звонка. Он бессердечен. Глух и нем к мольбам о пощаде и зову о помощи. Телефон — монстр современного мира. Лучше всего отключить его, пока он не готов сделать то же самое с вами.

— Да… Пардон, алло.

— Никита Валентинович?

— Сложно ответить однозначно. Принимая во внимание факторы окружающей среды и так далее… — нет. У трубки Павел Александрович. На три сантиметра ниже Никиты Валентиновича и на восемнадцать килограммов легче. Глаза желто-зеленые. Нос прямой. Губы тонкие. Группа крови — 0. Хобби — шахматы, футбол, выпивка. Слушаю и повинуюсь.

— Слышь, куда я попала, а? Мент… Милиция?

— Ага. Отдел по ловле психопатов. Чикатило у аппарата. Да здравствует свобода.

— Хорош, придурок. Чернышева кликни.

— Айн, цвай… Мусью, симпатичная женщина. Или девушка. Короче, тебя.

Я сплюнул и прохрипел:

— Але.

— Никита Валентинович?

Действительно, приятный женский голос.

— Угу.

— Я от Миши… Кроткова. Он согласен встретиться. Он вам полностью доверяет.

Именно то, чего я длительное время дожидался. Спасибо, родная страна. Дождался-таки.

— Я готов.

— Тогда секундочку. Через двадцать минут я встречу вас у входа в здание, которое вы занимаете в данный момент.

— Я один вряд ли займу целое здание.

— Еду.

Короткие гудки. И правильно. Стоит собираться. Ведь как поет Паша: «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…»

Того, кто меня встретил, стоит описать особо. Длительно описывать и вдумчиво. Увы, именно этого я не умею. Ограничимся немногим.

Женщина, росточком чуть ниже меня. Фигуру разглядеть было крайне сложно, мешала длиннющая норковая шуба. Удивительно, как ей удавалось водить машину в эдакой хламиде. Голова не покрыта. Жесткие черные волосы разметались по плечам. Слишком длинные, как у Непринцева, ресницы. Широко распахнутые карие глаза. Пухлые губы со следами серебристой помады. Совершенно потрясающей формы, немного вздернутый, но вместе с тем идеально правильный нос. На ногах теплые зимние сапожки. Весьма дорогие, стоит заметить. В руке, обтянутой коричневой шерстяной перчаткой, кроваво-красный тюльпан. В глазах изредка мелькает проблеск того, что я, будучи менее щепетильным, назвал бы мыслями.