Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]

— Ну же, — нетерпеливо воскликнула Люсия.

Я принялся раскачиваться на стуле, но делал это отнюдь не так, как было предусмотрено, чего Люсия, естественно, не могла не заметить.

— Стоп! — закричала она, внезапно появившись невесть откуда и буравя меня глазами. Я умирал от жары и от страха.

— Морис, не то!..

— А?

— Ты раскачиваешься на стуле, словно маленький мальчик, безумно скучающий в гостях, где собрались одни взрослые! Действуй мягче, ведь ты прекрасно осознаешь всю серьезность возникшей ситуации и то, что лишь ты можешь не дать ей перерасти в катастрофу! Понятно? Тогда еще раз! Мотор!

Люсия сравнила меня с маленьким мальчиком. Собственно, я и был им, растерявшимся ребенком, перед которым поставлена задача, рассчитанная на взрослого, зрелого человека.

— Тишина! Идет съемка!

— Объявляй!

— «Добыча», сто девяносто, дубль второй!

— Готов?

— Поехали!

Все эти приказы, возгласы потеряли для меня всякое значение. Я вновь принялся за свое раскачивание… Люсия велела мне медленно сосчитать до пяти, а затем направляться к замочной скважине. Я сосчитал до трех и засомневался, действительно ли до пяти необходимо было считать. Решил начать сначала и дошел-таки до пяти…

— Стоп!

Я боялся пошевелиться. Поймав на себе насмешливый взгляд звукооператора, я понял, насколько нелепо выгляжу.

— Морис, ты поднялся со стула с опозданием!

— Извините меня.

— Тебе было сказано сосчитать до пяти, ведь это не так уж сложно!

Еще как сложно! Все оказалось ужасно сложным — говорить, делать, даже думать под безжалостным оком камеры.

«Может быть, я просто-напросто не актер», — внезапно пришла в голову мысль. Но ведь на репетициях все более или менее получалось. Люсия была довольна… Что же происходит теперь?

— Ты слышишь меня, Морис?

Разумеется, я ее слышал, но как будто через толстую стеклянную перегородку.

— Еще раз!

Вновь зазвучали те же команды. «Мотор! Тихо! Идет съемка!» Пугающая какофония звуков, внезапно изменившая течение моей жизни. Подошел гример, чтобы вытереть пот с моего лица и поправить грим.

— Расслабься, Морис!

Интересно, как она себе это представляет?

— Готов? Поехали!

Я начал медленно, очень медленно раскачиваться и считать: один… два… три… четыре, сам себя уговаривая: все это ерунда, не имеющая никакого значения. Даже если будет полный провал, в один прекрасный день ты об этом забудешь, а в другой прекрасный день ты вообще покинешь этот мир. Все наши действия — это всего лишь гонимая ветром пыль… пять! Я встал, направился к двери, бросив украдкой взгляд на отца, затем нагнулся и заглянул в замочную скважину…

— Стоп!

Опять что-то не так. Меня уже тошнило. Люсия была вне себя от бешенства.

— Ты смотришь в замочную скважину, как сексуальный маньяк, подглядывающий за женщиной в душе. Где же твое беспокойство? Надо показать его! В конце концов, за дверью не служанке задрали юбку, а твоей матери, а твой отец может в любой момент это обнаружить!

Мы начали все сначала. Как только я убедил себя, что мне глубоко наплевать на карьеру, съемочную группу, Люсию и сам фильм, все получилось. Пережив высшую степень страха, я вдруг обрел внутреннюю свободу.

— Как с вашей точки зрения? — обратилась Люсия к оператору.

— Превосходно.

— Отлично. Готовьте следующую сцену. Морис, можно тебя на минутку?

Я проследовал за Люсией в ее уборную. Мне казалось, что в груди у меня образовалась огромная дыра, а сам я был слаб и неуверен в себе, как после тяжелой болезни. Люсия заперла дверь.

— Сядь!

Я уселся в плюшевое кресло.

— Что происходит, Морис?

— Что вы имеете в виду?

— Ты играешь ужасно, малыш! Мне неприятно тебе это говорить, но когда минута съемок стоит пять тысяч, лицемерить не приходится.

Люсия при этом ходила вокруг меня кругами. От ее мелькания моя голова закружилась. Наконец она, немного успокоившись, остановилась прямо передо мной.

— За что ты меня так наказываешь, Морис? Ведь все шло отлично на репетициях. Ничто не мешает тебе нормально играть и перед камерой. Ты хоть представляешь, какой поднимется шум, если придется искать тебе замену?

Я ожидал, что она заговорит о моей испорченной карьере, но, как выяснилось, Люсию волновал лишь ее собственный имидж.

— Я же стану всеобщим посмешищем! — прохныкала она.

Как ни странно, после ее слов я сразу же почувствовал облегчение. Все встало на свои места. Речь шла об уязвленном самолюбии, не более того.

— Но у меня же мандраж, Люсия, неужели вы не понимаете?

— Откуда у тебя может быть мандраж, если в этой сцене даже не нужно ничего говорить? А как бы ты почувствовал себя на театральных подмостках?!

— Намного лучше. Я изначально выходил бы на сцену с сознанием того, что буду выдавать конечный вариант, который нельзя будет исправить. На съемочной площадке мне больше всего мешает мысль о том, что в любой момент можно прерваться и начать сначала, что все поправимо… У меня даже нет времени побороть мой мандраж, ведь едва я начинаю делать что-то не то, съемку останавливают. На сцене же все постепенно приходит в норму.

Мои аргументы сразили ее.

— Я понимаю тебя, дорогой мой муженек. Но как же тебе помочь?

— Вместо того чтобы давать указания, лучше покажите, что я должен делать. Перед каждой сценой сыграйте за меня. А у меня хватит воображения, чтобы представить, как должен буду выглядеть я.

Люсия задумалась.

— Ну что ж, давай попробуем.

Мое предложение оказалось гениальным. Все пошло как по маслу.

Актерский талант Люсии не имел себе равных. Она была непревзойденным интерпретатором абсолютно любой роли, даже роли подростка.

В следующей сцене меня должны были снимать со спины. О какой игре тут можно, казалось бы, говорить? Люсия же и здесь смогла изобрести столько актерских наворотов, что я был просто потрясен. Это и безвольно повисшая рука, по которой периодически пробегала судорога, это и голова, которая втягивалась в плечи, словно боялась звука телевизора. Я по-настоящему понял чувства моего героя, находящегося между двух огней, его ужас перед малейшей искрой, способной испепелить счастье любимого отца, когда Люсия поднялась со стула и направилась к двери. Она являла собой само напряжение и предчувствие беды.

— Спасибо, Люсия. Я все понял.

Мой страх испарился. Гений и темперамент Люсии работали за меня. Сцена была снята с первого раза. Еще один дубль сделали для страховки.

— Прекрасно! — одобрила Люсия. — Ты ухватил правильную интонацию, малыш.

На этот раз звукооператор не косил на меня ехидным глазом.

Так мы и работали. Изобретенная система действовала безотказно. Люсия придумывала роль и играла, а я, оказавшись способным имитатором, повторял ее жесты, мимику, движение. Подлинным исполнителем, несомненно, была она. То, что я делал, относилось к истинному искусству так же, как и любимые детьми альбомы для раскрашивания.