Сергей Громов - Следствием установлено

Наконец Лотинцев освободился и подошел к нему.

— Ну и как старик принял твой доклад? — спросил он.

— Все похерил! — ответил Осокин.

— Как это понимать?

— Очень просто. Всю мою версию о патологическом опьянении окончательно расшатал и отверг бесповоротно!

— Ах, ты вот о чем! Право, Виталий, это хорошо, что свои сомнения ты толкуешь в пользу обвиняемого. Несомненно, это и в будущем спасет тебя от многих заблуждений и ошибок. Ведь следователю зачастую очень трудно отказываться от первоначальной версии. Приглянувшаяся версия рушится, обвинение тоже, и возникает ситуация, когда следует открыто признать свою ошибку, а на это способен далеко не каждый… Русанов, очевидно, прав, за ним опыт и достаточный авторитет человека, умеющего своевременно все взвесить и заглянуть далеко вперед.

Начну с того, что еще во время нашего осмотра места происшествия не все мне понравилось: не нашлась третья пулька, почему-то под окном обнаружились потеки крови. Какой-либо определенной версии из всего этого не сложишь, но шевеление мысли в голове такие вещи производят. Лишь поэтому я и не удивился, что третья пулька у Охрименко в ладони оказалась, оттого и заинтересовался его одеждой. Давай рассудим вместе…

С этими словами Лотинцев подошел к одному шкафу, отодвинул стекло и взял с полки браунинг, весьма похожий на тот, из которого стрелял Охрименко. Огляделся, снял со спинки стула свой пиджак, надел его.

— Ты, надеюсь, уже обратил внимание на то, что твой подопечный свой пиджак, который тобой изъят, продырявил пулей в двух местах: справа — у края лацкана, на уровне чуть выше правого соска и слева, почти под мышкой. По следам пороховых порошинок от выстрела в упор не приходится сомневаться и в том, что в первом случае мы имеем дело с входным, а во втором — с выходным отверстиями при полете этой же пули.

Между прочим, после твоего сообщения о характере обнаруженного у него огнестрельного ранения, я сразу подумал, что все это окажется именно так. Поэтому и предложил срочно заинтересоваться одеждой, снятой с него. Теперь представь, что на мне тот самый его пиджак. Представил?

— Да.

— Подношу браунинг вплотную к своей груди для выстрела как раз к тому месту, где входное отверстие, с направленным его дулом по прямой в сторону выхода пули. Все правильно?

— Правильно!

— Мысленно нажимаю на курок и стреляюсь. В этом ты ничего особенного не улавливаешь?

— Честно говоря, нет, а что?

— Подумай!

— Не тяни!

Тут Лотинцев торжественно провозгласил:

— При таком полете пули справа налево она неизбежно поразила бы его в самое сердце, так сказать, в са мую девятку. Все это яснее ясного! Ты и с этим согласен?

— Здорово! Только подумать, как все это просто.

— Не спеши радоваться. Ведь Охрименко остался жив и теперь почти здоров. А по словам лечащего врача, который в таких делах, безусловно, человек достаточно сведущий, пуля по совершенно непонятной для него причине всего навсего только прошила у Охрименко на груди верхний слой клетчатки и лишь слегка его царапнула по ребрам… Можно сказать, что произошло настоящее чудо. Ты против этого не возражаешь?

— Ничуть. Получается действительно так.

— Но ведь чудес не бывает?

— Не бывает.

— В таком случае давай-ка попытаемся решить этот ребус самостоятельно, — воодушевленно продолжил Лотинцев. Произнеся это, он вдруг снял неторопливо свой пиджак, аккуратно повесив его на спинку стула, развязал на шее галстук, ловко стянул с себя верхнюю сорочку, а за ней майку и предстал перед Осокиным, весьма озадаченным всем этим, оголенным по пояс.

— Ты, дружок, уж извини меня за такой камуфляж, — проговорил он, — только я сторонник того, чтобы все продемонстрировать тебе с предельной ясностью. Охрименко, конечно, с себя ничего не снимал, в чем я ничуть не сомневаюсь, а во всем остальном придерживался той же последовательности действий, что и я. Смотри повнимательней и запоминай!

Тут он плотно приложил к своему левому боку ладонь левой руки, потом скрюченными ее пальцами прихватил покрепче и оттянул вперед до предела мякоть и кожу на левой стороне груди, тут же резко согнулся в поясе и одновременно поднес свою правую руку с зажатым в ней пистолетом к груди справа, направив его дуло в таком положении, чтобы произведенный выстрел мог поразить лишь ту часть его тела, которую он оттянул вперед.

— Ловко, не правда ли? А главное, абсолютно безопасно для собственной жизни, зато впечатляет. И для этого достаточно одного, — он разжал пальцы — и все мгновенно стало на прежнее место, отчего предполагаемое выходное отверстие после такого ранения как бы сместилось до подмышечной области, что в случае Охрименко и создавало полную иллюзию неизбежного полета пули по прямой, не иначе как через его сердце.

— Как видишь, все предельно просто и объяснимо. Я еще могу сказать вот что: в свою ладонь он подловил и пулю лишь по той причине, что до выстрела нс успел разжать пальцы. Как тебе все это нравится?

— Представь, нравится и даже очень.

— Тогда выноси поскорее постановление о назначении по этому делу криминалистической экспертизы, а я дам такое заключение, которое поколебать никто не в силах.

— Ты, значит, твердо убежден, что свое самоубийство Охрименко симулировал?

— Абсолютно уверен!

Осокин поблагодарил Лотинцева и поспешил к Русанову.

— Разрешите? — спросил, переступая порог кабинета.

— Ну раз уж вошли, что же спрашивать! Что так спешно? Понравилась какая-то идея Лотинцева?

— Она все переворачивает! — воскликнул Осокин.

— Вот оно как, Виталий Серафимович! Видимо, криминалист что-то серьезное нашел.

На другой день, получив заключение Лотинцева, Осокин пришел к Русанову. Русанов пригласил опять и Пухова, и Лотинцева, полагая, что их мнение не будет лишним.

— Итак, — начал Русанов, — мы бесспорно имеем дело с симуляцией самоубийства. Не промах, рука не дрожала, и Охрименко находился в полном сознании, в полном сознании он придумал и хитрый самострел. Имеем мы и мотив ревности. Я сказал бы, что очень назойливый мотив. С первого звонка о происшествии из РОВД. Если же нам подготовлена симуляция самоубийства, то не был ли заранее подготовлен и этот мотив?

Давайте примем «ревность» за аксиому и попытаемся довести ее до логического конца. Супруги жили мирно… Она уезжает в санаторий в Сочи. Если бы в семье был мир и лад, и муж не хотел бы отпускать жену в Сочи, наверное, она посчиталась бы с его мнением, несмотря и на бесплатную премиальную путевку. Не посчиталась! Если не посчиталась, то почему? И возражал ли он решительно против ее отъезда? До отъезда о его возражениях ни один из опрошенных свидетелей ничего не показывает. Недовольство высказано супругом председателю профкома после получения анонимного письма. Логично? Логично. Не слишком ли логично? Человек ревнивый, получив такое письмо, кинулся бы опрометью в Сочи. Ему предлагают поехать, а он отказывается… Приходит еще одно письмо. Терпелив ревнивец. И после третьего письма в Сочи не едет! Возвращается жена, он идет и в полном сознании, хотя и под хмельком, убивает ее. Тут же разыгрывает фарс с самоубийством. Где же теперь логика в действиях?