Сергей Громов - Следствием установлено

Осокин решил, что пора открыться.

— Не из газетки, Ларион Евсеевич! Я не говорил, что из газетки… Это вам так показалось. Дело тут куда серьезнее. Из прокуратуры я… Следователь!

Бороденка вскинулась вверх и тут же опустилась. Евсеич, не выпуская из рук фотографии, отступил шага на два от Осокина.

— Из прокуратуры, говоришь? Может быть, может быть… Так что же ты мне за личность предъявил? А ну, скажи!

— Прохора Акимовича Охрименко! Он?

Евсеич еще раз взглянул на фотографию.

— Любопытственно, — пробормотал он, — очень любопытственно! — На секунду замолк, все еще разглядывая фотографию, и как бы в раздумье продолжал: — Годы прошли… Длинные годы… Почитай, чуть ли не тридцать лет! Без году тридцать лет…

Евсеич сунул фотографию в карман, сдернул очки и неожиданно подмигнул.

— Пойдем ко мне в хату! Пойдем! Там я тебе что-то покажу! Пойдем, пойдем!

С неожиданным для его возраста проворством Евсеич почти бегом припустил к дому. Осокин едва поспевал за ним, не бежать же за стариком. Смешно. И никак не мог в толк взять, что так его взбудоражило. Совсем непонятной выглядела история с надписью на мемориальной доске. Не сочли ли здесь покойником живого человека?

Евсеич намного опередил Осокина. Осокин еще только подходил к калитке, а старик уже успел юркнуть в хату. Осокин подошел к крылечку, навстречу распахнулась дверь, и он увидел стволы охотничьего ружья, нацеленные ему в грудь.

Евсеич, не выступая из сеней, построжевшим голосом молвил:

— Охолони маленько, сынок! Охолони! На партизана пришел поглядеть? Погляди! Я и на восьмом десятке — партизан! И не вздумай шутки шутить, у меня два заряда и оба с картечыо! Ты руки подыми и заложи их на затылке! Сцепи пальцами, пальцами сцепи, да покрепче!

Осокин не очень-то охотно выполнил приказ старика, не находя слов от удивления.

Евсеич продолжал командовать:

— Повернись спиной ко мне и тихонько, слышь, не поспешая, следуй к автомобилю. Не боись, коли смирненьким будешь, я тебя в целости и сохранности доставлю куда следует. Там разберутся, какой это на твоей карточке Прохор Охрименко, откуда такой появился.

Осокин не знал, что и думать. И уже было решил, что председатель по неосторожности подсунул ему сумасшедшего.

Шофер выскочил из машины навстречу столь поразительному шествию.

— Тю, Евсеич! Сдурел, что ли?

— Ты меня не дури, Ванюха! — ответствовал Евсеич. — Меня и немцы не задурили, а иным-то и вовсе невподым! Кто послал тебя с твоим гостем?

— Иван Антонович! — уже с некоторой растерянностью ответил шофер.

— Вот и вези нас к Ивану Антоновичу! Гостя наперед, я сзади его постерегу!

Ванюха не стал спорить, распахнул дверцы, дождался, когда пассажиры усядутся, сел за руль и погнал «газик», вздымая пыль выше лесочка.

Осокин невольно косил глазами назад, его очень беспокоило направление стволов ружья. Но старик аккуратно держал их вниз. Осторожность — это явный признак того, что старик психически здоров. Так что же тогда произошло?

«Газик» подрулил к зданию правления. На площадке несколько машин, сновали люди. Старик положил ружье на сиденье и распорядился:

— Выходи! Приехали. Тут с тобой управятся, ежели что, и без ружья. А для бодрости скажу тебе, что оно и не заряжено! Некогда было мне патроны искать! Так-то, сынок, с партизанами шутки шутить!

С видом торжествующим и победоносным Евсеич препроводил Осокина в кабинет председателя. В кабинете народ. Евсеич подошел к столу и, окинув взглядом присутствующих, произнес:

— А ну, покиньте на час кабинет! У нас тут до Ивана Антоновича государственное дело!

Зябликов с немалым удивлением взглянул на Осокина, Осокину ничего не оставалось, как беспомощно развести руками, показывая свою непричастность к распоряжениям старика.

Кабинет опустел.

— Докладывай, дед! — попросил Зябликов.

— Кого ты ко мне прислал? — спросил Евсеич.

— Следователя прокуратуры, Ларион Евсеевич! Товарища Осокина Виталия Серафимовича! Ему надо было помочь, а я вижу, что вы ему помешали!

— Откуда это видно, что это следователь прокуратуры? — не унимался Евсеич.

Зябликов в недоумении взглянул на Осокина.

— Что случилось, Виталий Серафимович?

— Ларион Евсеевич заподозрил меня, в чем — не знаю! Пусть он и объяснит!

— То верно! Ты показал бы при всем народе свою бумажку, чтоб у меня сумления не оставалось…

— Ларион Евсеевич! Какие могут быть сомнения? Я вас заверяю, что все в порядке! — сказал Зябликов. — Что вас ввело в сомнение?

— А почему этот гражданин подсунул мне карточку фашиста, а сказал, что это Прохор Охрименко? Откуда У него в кармане такая личность? Пусть-ка объяснит!

Евсеич выложил на стол перед Зябликовым фотографию.

— У следователя, Ларион Евсеевич, может оказаться и фотография фашиста, на то он и следователь. Так это не Прохор Охрименко? Кто же?

— Это не Прохор! — крикнул Евсеич. — Это Зяпин! Федор Зяпин! Фашистский цугвахман! Зови любого, кто оккупацию здесь пережил, — все подтвердят!

— Это еще что за чин? — спросил Зябликов, отстраняя от себя фотографию.

— А дьявол то знает, что за чин! Были вахманы, а те, кто злее издевался над нашими людьми, те цугвахманы… — Обращаясь к Осокину, уже спокойнее произнес: — Ты прости меня, сынок, старика! Погорячился! И то подумай: сколь нам пришлось принять горя от этого человека! К сердцу у меня подкатило, как увидел эту личность… Думал — не продыхну! Чуть было конец не пришел! Только и взгорячило, не жив ли этот бандит, что Прохором Охрименко назвался, а тут и дурная мысль: не ищешь ли ты, сынок, как бы тому обману получить поддержку? Скажи, успокой, живой он аль нет?

Вот и разрядилось недоумение. Осокин рассмеялся, но все же упрекнул старика:

— Вообще говоря, по закону вопросы положено мне задавать! Принимая во внимание, что вы так разволновались, Ларион Евсеевич, забегая вперед, скажу: этот человек, что изображен на фотографии, жив. Он действительно назвался Прохором Акимовичем Охрименко, имеет и документы на это имя. Даже и указывает, что родился на Ренидовщине. Когда я вам показал фотографию, я был совершенно уверен, что это и есть Прохор Охрименко! Очень меня смутила надпись на мемориальной доске…

— Я эту личность и в гробу не забуду. Из гроба встану, чтоб спросить с него за содеянное! Как же мне не знать Прохора! Говорил же тебе, что на моих руках вырос. С первого дня войны в боях. А к нам его в сорок третьем году в разведку забросили. Ему ли не знать здесь каждую тропку. На парашютах спустились несколько человек… Собрались и нас искали. Но не они нас нашли, мы их разыскали… Мы им полную картину нарисовали, где и какая немецкая часть стоит. Да, вишь ты, люди мы не военные, мы на глазок, а им надо в полной точности, потому как готовилось наше наступление. Уговаривали их не ходить в разведку, нам доверить. Пошли… И нарвались на засаду. Никто из них живым не вышел. Положили и они немалое число фрицев, а Прохора израненного схватили. То случилось под вечер, до глубокой ночи его допрашивали, а мы тут, неподалеку от их комендатуры, сидели в засаде, выискивали, как бы его отбить. Отбивать стало некого. Ночью выволокли Прохора и спустили под берег.