Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве

Старик поглядел с укоризной, понял, что буйно помешанный, но уже на последней точке выкипания. Выдал как на духу:

— Не годится твое условие, сынок.

— Почему не годится, — загрохотал фальшивомонетчик. — Знаешь, какая пенсия у героев? Не твои триста деревянных. Плюс бесплатная путевка раз в год. Куда хочешь езжай, хоть на Колыму.

— Условие хорошее, — согласился Егор Серафимович, — да ты выполнить не сможешь.

— Не доверяешь слову купца?

— Какой ты купец, — бесстрашно возразил старик. — Обыкновенный жулик. Но проблема не в этом. У тебя, сынок, вся печень в раке. Не дотянешь до выборов, вот в чем беда.

Он и раньше видел, как сникают раздухарившиеся упыри, насосавшиеся крови, увидя впереди призрак неминучей расплаты, но в тот раз было что-то особенное. Из могучего, занозистого дядьки будто воздух спустили через дырку в брюхе. Он осел в кресле, так что пол заскрипел. Но не пот отчаяния проступил в надутом лице, а черная злоба.

— Пугаешь, старая развалина?

— Зачем пугать. Сходи к врачу, подтвердит.

— Врешь. Я недавно обследовался. На японской УЗИ.

— Вся электроника от лукавого, — благодушно объяснил пенсионер-оборонщик. — К обыкновенному врачу сходи, в районную поликлинику… — Протянул растопыренную пятерню. — Чуешь тяжесть справа?

Гостя повело к полу, и он ухватился за бок, будто придерживая гирю.

— С тебя, сынок, двести баксов. За консультацию.

Немного подумав, фальшивомонетчик сполз с кресла и встал перед Егором Серафимовичем на колени. Вытаращил глазищи.

— Вылечи, дед! Озолочу!

— К лечению ты пока не готов. Попостись, в церковь сходи. Покайся за содеянное. Через месячишко возвращайся.

— Издеваешься, гад?! — в последний раз взбрыкнул бедолага, после окончательно рассопливился. Пока Егор Серафимович провожал его до дверей, только и слышно было: — Помоги, отец! Вылечи! Падлой буду, озолочу!

Не спеша вытянув половину стакана рубинового густого кагора, Егор Серафимович включил телевизор, чтобы поглядеть семичасовые новости. Это было вредное занятие, вреднее, чем принимать рыночников на дому, но он к нему пристрастился, как к наркотику. И честно признавал, что его собственный дар, переданный по наследству, по сравнению с колдовской мощью поганого экрана был все равно что комариный писк против рычания турбореактивного двигателя. Год за годом на телевидении все меньше оставалось человеческих лиц, их постепенно вытеснили гримасничающие биороботы; все реже можно было услышать нормальную звуковую интонацию (без яда, без подковырки) и уж тем более слово правды, сказанное без подвоха, без тайного умысла; зато в калейдоскопе сюжетов, в мельтешне голого тела и льющейся потоками крови, в бесконечно красующихся, скалящих зубы молодчиках неопределенного пола и возраста, в умничающих политиках, в изуверской рекламе, подобной пыточному инструменту средневекового инквизитора, — во всем этом кошмарном водопаде, обрушивающемся на головы доверчивого зрителя, все явственнее проступали звериные черты вселенского Управителя. Зрелище завораживающее и поучительное, как черная месса. Сжавшись в кресле, открыв рот от восторга, Егор Серафимович следил за коварными, тонко просчитанными телодвижениями многоликого существа и все ждал, когда же с экрана прозвучит весть об окончательном торжестве лютого пришельца. Судя по многим приметам, ждать оставалось совсем недолго.

В этот раз ему не удалось насладиться новостями. В дверь позвонили, это его удивило. Он установил железное правило: никогда никого не принимал без предварительной телефонной договоренности. И в объявлении указал только номер телефона, без адреса. Это значительно облегчало жизнь. Нежелательных клиентов он выявлял в телефонном разговоре и безжалостно отсекал. Мог, разумеется, заявиться кто-нибудь из тех, кто бывал прежде, но в этом случае его ожидал неласковый прием. После ухода Дарьи Игнатовны, нарушив зарок, Ходженков вообще стал жесток к людям. Связано это было, в частности, с тем, что он утратил любопытство к ним, уже не ожидал от них ничего — ни хорошего, ни нового. Давно пришел к выводу, что это не слишком удачное, хотя по замыслу и вызывающее изумление творение Господне.

В «глазок» не смотрел, открыл — а там красивая девушка в строгом наряде — серый брючный костюм и кожаная сумка через плечо. Огненные волосы — или парик?

— Да? — сказал Егор Серафимович, спиной зябко прислушиваясь к бодрому, безунывному тенорку одного из главных сатанистов-реформаторов: уходя, включил телек погромче.

— Дедушка Архип? — лучезарно улыбнулась незваная визитерша.

— Он самый. А вы кто будете?

— Тина Зарубина, репортер. Можно войти?

— Зачем? Не надо входить. Я же тебя не звал, девушка.

Красота гостьи произвела на него впечатление, но старик злился оттого, что ускользал смысл новостей, доносящихся из телевизора.

Девушка переминалась с ноги на ногу — но не смутилась.

— Я звонила, дедушка Архип. Никто не ответил. Рискнула приехать без предупреждения. Простите, пожалуйста. Но если не возьму интервью, мне завтра дадут пинка под зад.

— Чего же так строго?

— Я с главным поцапалась. У него на меня зуб. Ему только повод нужен.

Сзади зазывно заквохтала реклама: прокладки, «Стиморол», «Снежная королева» — и прочая издевательская галиматья. Все, конец. Спортивные новости и погода старика не интересовали.

— Заходи, дитя, — пригласил по-доброму. — Винца вместе выпьем.

Пока вел ее в гостиную, вдохнул густой запах французских духов и птичьего молока — так всегда пахло от новорусских красавиц. Этот запах был их верной приметой, как пакетики с презервативами в сумочках.

— Садись, девочка, садись, милая, — от его хмурости не осталось следа. — Телевизор хочешь поглядеть?

— Дедушка, я же не за этим пришла.

— Ага, не за этим, — он выключил смрадный ящик с помощью пульта. — А я, грешный, люблю взглянуть одним глазком на богатую жизнь… Вот вино, милая, рыбки возьми кусочек…

Обласканная, девушка достала из сумочки сигареты — яркая пачка с соблазнительно изогнувшейся негритянкой.

— Закурить позволите?

— Позволю, почему нет. И я покурю за компанию. Они у тебя, видать, не простые?

— С травкой, — потупилась прелестница, — Очень легкие.

— О-о! — обрадовался Егор Серафимович. — Отродясь не пробовал, а всегда мечтал… Ну, рассказывай, какое интервью тебе надобно, тем более я никаких интервью никому не даю.

— Знаю, дедушка. Я много про вас знаю. Такая слава, что — ой-ой-ой. От страха помирала, пока к вам ехала.

— Веришь в это?

— Во что?

— В мою славу?

— Как не верить, дедушка, — щелкнула золотой зажигалкой, поднесла ему огонька и сама прикурила. — Вы же вон про травку сразу догадались.