Артемий Люгер - Быть киллером

— Почему это я… — совершенно по-детски попытался возразить я, — какой мне был смысл?…

— Дойдём сейчас и до этого, — сказал Вадим Сергеевич. — В школе КГБ, где я учился, нам преподавали науку логику, вообще приучали думать логично. Так вот я и подумал: киллер наш решил обрубить концы. О его деятельности — так думал он по глупости — знает только один человек. Я, таким образом, у него как бы на поводке. А мне хочется быть свободным художником, никому не подчиняться и прочая мутотень. Короче, мотив у тебя, с моей точки зрения, был. И, наконец, второе: На Михаила Петровича работало пять исполнителей. После его смерти четверо постарались найти контакт с тем, кто остался, то есть, со мной. И только ты этого не сделал.

— Как я мог найти? — сказал я, уже понимая, что моя игра проиграна полностью, — Я вообще не знал…

— Не будем об этом, — сказал Вадим Сергеевич, — важно, что они попытались. А ты нет. Я, конечно, мог сразу наказать тебя, не хуже, чем Лёху, но я человек прагматичный и решил, что такой решительный парень, который решил — и сразу сделал, сможет мне пригодиться. Поэтому всё это время я не выпускал тебя из виду, а когда решил, что пора — тогда ты и встретился с моим Вадькой на Кипре. Ты всё понял?

— Понял, — пробормотал я с убитым видом.

— Да ладно, — сказал он. — Не унывай и не тушуйся. Твоя жизнь только начинается и если ты сознательно, я подчёркиваю — сознательно поставишь на правильных людей и на их идеи, она окажется богатой… да, богатой на всё: на приключения, на женщин, на деньги — большие деньги, которые означают большие возможности. Сейчас мы с тобой говорим как будто в первый раз — тот, где ты врал а я слушал — не в счёт. Поэтому сейчас, когда ты кое-что узнал и, надеюсь, понял, мне нужен твой чёткий ответ: ты со мной или хочешь отступить? Если хочешь — пожалуйста, мы никого насильно не держим. Может, тебе нужно время подумать?

— Нет, сказал я, — не нужно. — Не такой уж я полный дурак, добавил я про себя, чтобы не понимать, что для ответа у меня есть два варианта, а чтобы выжить — один. — Я, конечно, с вами. Приказывайте, вопросов больше не будет.

— Ну и молодец, сказал Вадим Сергеевич. — Я в тебе и не сомневался. Сейчас иди — когда будет надо — вызову.

Я снова вышел на работу в салон. Опять три дня на входе, три внутри. Состояние своё могу назвать как бы слегка заторможенным, поскольку ещё не ясно понимал, что это за дорога, на которую я, похоже, что окончательно, вступил. Но как говорилось в какой-то не то в китайской, не то в японской книжке, которую я прочитал ещё до армии, если не понимаешь, куда тебя несёт течение, а выбраться из него не можешь — положись на него, всё равно тебе ничего другого не остаётся. В салоне я уже легко узнавал те машины, которые к нам возвращались в несколько изменённом виде (по документам салона они были проданы). Глядя на них, я понимал, что каждая содержит в себе какую-то тайну, и, возможно, тайну кровавую. Что это за тайны, я не знал, и вообще, из всей свалившейся за последнее время на мою не очень сообразительную голову информации никаких внятных выводов сделать не мог. Да и на личном фронте дела шли не лучшим образом. Люда явно что-то чувствовала и, хотя вопросов не задавала, несомненно от меня всё более отдалялась, а откровенно объясниться с ней я, по понятным причинам, не мог. Дашка тоже не задавала вопросов, но всегда — днём ли, ночью — на мой звонок отвечала радостно и летела ко мне (или я к ней), после чего мы быстро валились в койку, где я обо всём забывал. Родителей я навещал редко, мне всё труднее стало выслушивать простодушные вопросы отца и печально-подозрительные взгляды матери.

В один из дней, когда я слонялся по салону, я вдруг услышал за спиной «лаба дена, бернюкас». Что такое «бернюкас», я не знал, но что «лаба дена» по-литовски значит «добрый день» — хорошо усвоил за время пребывания в Вильнюсе. Несмотря на то, что за время наших встреч мы с Александром Петровичем сказали друг другу всего несколько слов, я обрадовался ему как родному. «Лаба дена», — с удовольствием ответил я тоже по-литовски. — Соскучились по России?

— Честно говоря, не очень, — отозвался он, — но когда вызывает начальство… Он шутливо ткнул пальцем вверх. — А ты по Вильнюсу?

— Очень! — горячо ответил я, — увы, не посылают.

— Значит, ты здесь незаменимый кадр, — сказал Александр Петрович. Попробую всё-таки выпросить тебя у Вадима Сергеевича. Дней на пять. Если отпустит — завтра и выедем. Скажем, на этой тачке, — он кивнул в сторону «Форда» цвета «металлик». Такую повести сможешь?

— Запросто, — радостно отозвался я, — а как я узнаю, что…

— Будь сегодня вечером дома, — сказал Александр Петрович.

Остаток рабочего дня я провёл в приподнятом настроении.

На следующий день мы выехали из Питера на том самом Форде. Александр Петрович оказался очень интересным собеседником, так что, хотя я и не слишком хорошо выспался, опасения заснуть за рулём у меня не возникало. Его отца, воевавшего в армии генерала Черняховского, освобождавшего Прибалтику, после ранения и госпиталя оставили служить в Вильнюсе. Там Александр Петрович и родился. Поэтому литовский он знал, как русский, а Вильнюс, как свою квартиру. От него я услышал много интересного и о башне Гедиминаса и об Арсенале с Барбаканом — городской крепости, по кирпичику восстановленной совсем недавно. И о литовской красавице Барборе Радвилайте — королеве польско-литовского государства, отравленной завистливыми придворными, и гроб с телом которой сопровождал король — пешком и во вретище. Довольно забавно было переезжать белорусско-литовскую границу: узкую, в колдобинах, ничем не отличающуюся от российских, дорогу — сразу после переезда границы сменяла современная автострада с несколькими полосами движения и опрятными автобусными остановками. Моя многократная виза ещё действовала, и уже через несколько часов мы въезжали в литовскую столицу. На этот раз Александр Петрович устроил меня не в знакомом мне «Гинтарасе», а в многоэтажной гостинице «Драугисте» — «Дружбе». Вид из моего одноместного номера на шестом этаже открывался на парк, который большинство виленчан называли его польским именем «Закрет» и широкую в этих местах реку Нерис.

Задание, с которым я был отправлен в Литву, было простым: я должен был убить… Чёрт возьми! К этому времени я выполнил не один заказ, да и в Афгане служил отнюдь не поваром, но как всё-таки трудно выговорить это гнусное слово «убить»! Куда легче, нейтральнее — «ликвидировать» или, скажем, «устранить». Но, называя вещи своими именами — я должен был именно убить. Убить Виктора Семёновича, в чьём распоряжении я был в Питере несколько дней. И с которым уже здесь, в Вильнюсе, перекинулся несколькими словами. Сев в нашу машину, он сказал — Как дела, Андрей? Смотрю, Литва пришлась тебе по вкусу. — Конечно, с Михаилом Петровичем я был в куда более тесных отношениях, но там были личные счёты, да и Лёхину смерть я прощать ему не собирался. А здесь…