Василий Веденеев - Игра без правил

Безвольно опустив руки вдоль тела, Манаков потерянно стоял у двери, рядом с парашей, не зная, что делать дальше. Может, поздороваться, поприветствовать насильно собранных здесь людей, волею провидения и закона оказавшихся с ним под одной крышей на неизвестное число дней и ночей?

— Здравствуйте.

Его слова повисли в воздухе. Никто не ответил, только продолжали разглядывать, как диковинное животное в зоологическом саду. Наконец кто-то хихикнул:

— Привет! — И компания весело заржала.

К Виталию подошел коренастый малый в застиранной темной рубахе и критически оглядел новичка.

— Статья? — засунув руки в карманы брюк, буркнул он.

— Валюта, — горько вздохнул Манаков.

— Восемьдесят восьмая, — брезгливо поправил парень. — Правила знаешь?

Виталик отрицательно помотал головой — какие правила? Он никогда не сидел в тюрьмах, не привлекался к суду, не имел приводов в милицию и всегда старался обходить ее стороной.

— Слушай и запоминай, — покачиваясь на носках, менторским тоном начал парень. — Перед контролерами не шестери, уважай старшего по камере, утром в туалет по очереди, а твоя очередь будет последняя. Получишь передачку, поделись с товарищами и не жмотничай. Иначе опустим. Осознал? Спать будешь у параши.

Манаков непроизвольно кивал — слова парня доходили до него как через вату, забившую уши плотными комками.

Какое значение имеет, где здесь спать, есть, когда ходить в туалет, если он в тюрьме и выйдет отсюда не скоро?

— Рубашечка у тебя вроде моего размера? Махнемся? — И, не дожидаясь ответа, парень начал расстегивать свою застиранную сорочку. — Ну, ты чего? — нехорошо усмехнулся он, глядя на неподвижного Виталика. — Снимай, меняться будем.

— Но я не хочу меняться, — удивился Манаков. — Зачем?

— Ты чего? — в свою очередь удивился парень и протянул растопыренную пятерню, намереваясь мазнуть ею по лицу Виталика.

Тот уклонился, резко отбив руку парня в сторону:

— Не лезь!

Первый удар парня Манаков парировал, закрывшись локтем, и по привычке ударил в ответ — когда-то, еще в школе, он ходил в секцию бокса, а потом не избежал модного увлечения карате. Не ожидавший отпора парень осел на пол, прижав руки к животу.

— Ну, погоди, сука, — просипел он, пытаясь подняться.

— Брось, Моня, — лениво остановил его кто-то, лежавший на нарах. — Вернется Юрист, разберемся. А ты, новенький, иди на место.

Виталик послушно уселся на краешек нар, раздумывая над тем, как мерзко начинается новая полоса в его жизни. Не успев перешагнуть порог тесной, переполненной людьми камеры, где ему предстоит ждать суда, он уже вступил в конфликт с ее обитателями. И кто этот Юрист, что за человек, откуда он должен вернуться и когда?

Парень, предложивший обменяться рубашками, поднялся с пола и забрался на нары, стараясь не глядеть в сторону Манакова. Придя в себя после неожиданной стычки, Виталий принялся разглядывать сокамерников. В камере на четверых сидело семеро. Двое пожилых людей, тощий и толстый в очках, похожий на шеф-повара. Тощий — с редкими волосами, в мятом синем костюме и полосатой рубахе с расстегнутым воротом, открывавшим морщинистую, как у черепахи, шею. Галстуки, шнурки, ремни и подтяжки отбирали, как и часы, зажигалки, документы, деньги, перочинные ножи и многое другое, о чем вольный человек даже не задумывается, таская подобную мелочь в карманах. Даже ботинки на каблуках, из которых можно извлечь супинаторы, отбирают и дают старые резиновые сапоги с обрезанными голенищами.

Молодых в камере трое, не считая самого Манакова. Один — тот самый парень, с которым он успел подраться, второй — патлатый мужик в линялой футболке и рваных джинсах, дрыхнувший на нарах, третий — с татуировками на мускулистых руках и начинавшими отрастать щегольскими усиками на сухом загорелом лице, — усевшись за столом, читал газету.

Снова лязгнул замок, и в камеру вошел средних лет человек в вельветовом костюме. Растирая запястья от намявших их браслетов наручников, он сел напротив татуированного и кивком подозвал к себе Виталия. Тот подошел, поняв, что вернулся Юрист.

— Новенький? Статья?

— Восемьдесят восьмая, — запомнив первый урок, ответил Манаков.

— Куришь?

Виталик достал пачку «Мальборо» и протянул ее человеку в вельветовом костюме.

— О! — Взяв пачку, тот провел ею около своего носа, жадно втягивая широкими ноздрями аромат хорошего табака. — Богатые! Еще пришлют?

— Не знаю, если разрешат, — пожал плечами Манаков.

— С Моней подрался, — складывая газету, буднично сообщил татуированный. — Отказался от менки. Определили место у параши.

Юрист окинул Манакова изучающим взглядом, отметив тщательно скрываемую растерянность, напряженное ожидание и в то же время жажду общения, поддержки. В глазах новенького затаился страх, мелкий, подленький, — страх одиночки перед уже успевшей сложиться в камере общностью людей, совершенно ему незнакомых и черт знает на что способных.

— Зря, — доставая из пачки сигарету, усмехнулся Юрист. — Парень, по всему видно, свой. Как тебя зовут? Виталий? Можно без отчества, здесь не дипломатический раут, к моему глубокому сожалению. Но раз уж судьбина забросила нас сюда, приходится мириться. Моне дашь из передачки что-нибудь получше и курева, а то у него здесь ни одного кореша нет, да и родни не осталось, некому прислать. На этом будем считать инцидент исчерпанным, а у параши ляжет наш старикан. Ему все равно завтра-послезавтра на судилище, потом в собачник и по этапу. Все!

Обитатели камеры молча выслушали своего старшего и освободили Манакову место в середине нар. Тощий пожилой человек с морщинистой шеей безропотно переместился к параше…

Потянулись долгие тюремные дни, полные вынужденного безделья и мучительной неизвестности, прерываемой вызовами на допросы к следователю. Там Манаков узнал, что Зозуля давно был на примете у милиционеров и его все равно бы арестовали, но тут в поле зрения органов, на свое несчастье, попал и Виталик. Ну как не вспомнить предостережение зятя — Мишки Котенева — и не выругать себя последними словами за то, что вовремя не прислушался? Хотя чего уж теперь? Благо сестра не забывает, и регулярно от нее поступают передачи — сало, чеснок, лук, фирменные сигареты. Все это делил Юрист в вельветовом костюме.

Постепенно Виталий привык к камерному бытию, если, конечно, к этому когда-нибудь можно привыкнуть. Но жутко давило замкнутое пространство и невозможность хоть на минуту вырваться из него, особенно когда так хочется на волю, на свежий воздух, чтобы подставить пылающий от темных дум лоб порывам ветра.

Подъем, уборка камеры, очередь к параше и умывальнику, завтрак, игра в шахматы и шашки, надоевшая болтовня с соседями по камере, каждый из которых ежедневно подолгу убеждал себя и других, что он только лишь несчастная жертва обстоятельств и нисколько не виновен в том, что ему пытаются пришить бездушные следователи, изобретающие все новые и новые каверзы, на которые нельзя ответить, поскольку сидишь здесь, а они творят на воле все, что им заблагорассудится.