Леонид Влодавец - Приговоренный

Конечно, сразу раскалываться перед Черным Клык не собирался. До такого ослизма он еще не докатился. Но поверит ли Черный, если не назвать место? Мало ли чего народ набрешет, если захочет живым остаться? Выдернуть смертника — дело не дешевое. Даже если ты с облпрокурором в сауне паришься или с начальником крытки водку пьешь. Тем более когда все инстанции уже проехали и помилование отклонили. На Руси в принципе все можно, только плати. Кто его знает, сколько нужно будет заплатить прокурору и разным прочим людям, чтоб записали Клыка в расстрелянные, а на самом деле втихаря увезли из тюряги и отдали Черному на блюдечке с голубой каемочкой? Может, побольше, чем вся нычка.

Ладно, допустим, что Черный маляве поверил и Клыка из крытки, прямо из-под вышки, выкупил. А дальше? Надо эти расходы оправдывать. То есть слезно просить прощения и милости у гражданина Черного и срочно вести его к нычке. Само собой, что едва Клык с поклоном отдаст нычку законному владельцу, как приговор суда будет приведен в исполнение. Может быть, даже в присутствии прокурора, которому от этой самой нычки немного отстегнут ради укрепления дружеских связей. И все будет, как говорится, в рамках действующего законодательства.

Конечно, можно попробовать не бросать все козыри на стол и попудрить мозги Черному. Поторговаться. Скорее всего ни хрена не выйдет. Не тот человек гражданин Черный, чтоб позволить себя дурить и свое же у себя выторговывать. Выпотрошит все вместе с кишками. По ломтику от Клыка отрезать будет, пока он не расколется. И помереть не даст ровно до тех пор. Такая вот, интеллигентно выражаясь, перспективка.

И все же чем больше Клык думал, тем больше ему хотелось рискнуть. Бывает же игра, когда карта идет! Есть фарт на свете! А в фарт Клык верил. Есть у него на руках хоть и шестерка, но козырная. Надо ее кидать, время пришло.

— Дай!

Тарелочки вылетели сразу с обоих машинок навстречу друг другу. Стрелок в синей бейсболке молниеносно вскинул короткоствольную вертикалку к плечу…

— Tax! Tax! — Дробь в пыль развеяла обе тарелочки.

— Нормально! — похвалил стрелка грузноватый дядя лет пятидесяти, брюхо которого, туго обтянутое красно-белой майкой с надписью Пума, уверенно перевисало через ремень джинсов. — Держишь руку, Володя, держишь… А я вот на стенд не часто выбираюсь. Ленив стал.

— Ладно тебе, Виктор Семеныч, — сказал стрелок, выдергивая гильзы из казенников, — не прибедняйся. Я тарелочки бью, а ты — уточек. Сезон начнется — опять меня обстреляешь.

— Не сглазь. Садись, покурим. По глазам вижу, что у тебя какое-то дельце ко мне, только не знаешь, с чего начать. Верно?

Володя выглядел лет на тридцать пять, не больше, хотя на деле был почти ровесником своему рыхлому собеседнику. Коротко стриженный, поджарый, перевитый прочными мышцами, он смахивал на боксера-полутяжа или по крайней мере на тренера, еще не пропившего спортивную форму. От предложения покурить он, однако, не отказался, хотя и не выказал особой радости.

— Я ведь бросил, Семеныч, — вздохнул Володя, отдавая ружье подошедшему парню в спортивном костюме, который молча пришел и молча удалился. — Говорят, это вредно.

— Правильно! Я тут в одной газетке вычитал, что 46 процентов умерших от рака легких были курильщиками. Но, с другой стороны, что получается? А получается, Володя, что 54 процента умерших от рака легких были некурящими! Выходит, что гораздо опаснее — не курить! Ха-ха-ха!

— Логично! — похвалил Володя. — Будем надеяться, что мы в 46 процентов не попадем.

— На, — радушно предложил Виктор Семеныч, — «Мальборо». Хотя я знаю, что твой любимый сорт — японский. «Цюзые» называется! Хе-хе-хе!

Прикурили.

— Ну, давай рассказывай, что у тебя за проблема. И поменьше темни, ради Бога.

— Черт его знает, Семеныч, не знаю, как начать. Сомневаюсь, просить или не стоит… Ты ж все-таки не Господь Бог, верно? Я тебе и так надоел небось, а?

— Да брось ты! Говори как есть, а там посмотрим, Бог я или нет.

— Хорошо. В общем, надо мне одного товарища вынуть ненадолго из тюряги.

— Ненадолго? Тоже нашел проблему!

— Погоди, я не все сказал. Этот парень к вышке приговорен.

— Хм… Помилование отклонено?

— Точно. Но ты не думай, он мне живой нужен ненадолго.

— Догадываюсь. Говори, зачем нужен?

— Семеныч, а можно без этого? Неужели тебе интересно? Вроде бы как-то проще, если не знаешь. Или нет?

— Может, и проще, а может, и нет. Ну, допустим, отдам я его тебе напрокат, пошлешь ты его, скажем, на какую-нибудь мокрушку и после дела вернешь приведенным в исполнение, чтоб я его, как говорится, утилизировал. А проколоться не боишься?

— Ну, Семеныч! До чего ж ты, однако, недоверчивый и подозрительный…

— Служба такая. Я ж прокурор, мне положено.

— Я тебе слово даю: никаких лишних мокрух не будет. Даже если хочешь, верну живого. Стреляй сам.

— И все-таки, Володенька, это называется — втемную играть. Я ведь многим рискую, сам понимаешь. Гадючничек у нас еще тот. Подсидеть не откажутся. Как известно, на каждый роток не накинешь платок. Слишком много ротков и слишком мало платков. Если ты думаешь, что я могу все, — ошибаешься.

— Так я с этого и начинал, — вздохнул Володя. — Ты ж не Господь Бог… Ладно, завяжем с этим делом.

— Ты что, обиделся, что ли? — встревоженно пробормотал Семеныч. — Зря. Ты объясни толком, мне ж подумать надо. Скажи хоть, что за мужик.

— Гладышев. На нем четыре трупа…

— Так, помню. Гастролер. Попался на магазине, 102-я и 146-я, часть 2. К тебе никакого отношения не имел вроде бы.

— Я тоже так думал. А он, оказывается, имел.

— Вот что, дорогой, — ухмыльнулся прокурор. — Надоело мне в кошки-мышки играть. Не люблю я неискренних людей. Я ведь знаю, с чем ты пришел, родной мой. На то и поставлен, чтобы знать. Понял?

— Улавливаю… — проворчал Володя.

— Вот, милок, — осклабился Семеныч, доставая из заднего кармана бумажник, а из бумажника — небольшую прямоугольную бумажку, — фотокопия малявочки, которую тебе послал осужденный Гладышев, он же Клык. Сигаретку «Приму» не пожалел, распотрошил. На папиросной бумажечке накарябал. Как она дальше шла — секрет фирмы. Прежде всего чтоб ты, дурачишко, не взялся стукача выявлять. Не надо этого, не мельтешись. Уговорились?

— Допустим… — Володя не был в восторге, но и особо расстроенным не выглядел. — Значит, ты в курсе, Семеныч?

— Смеешься? Вот, читаю: «Ч., 1992, д. п. 567 мой». Ну, то, что «Ч.» — это ты, мне долго догадываться не пришлось. О том, что речь идет насчет 1992 года, я тоже понял, а дальше, чтоб не гадать, ты мне сам объяснишь.

— «Должок поезда 567-го мой», — сказал Черный с неохотой.

— Понятненько… — удовлетворенно кивнул прокурор. — Помню эту твою горькую историю. Значит, зря кое-кто упокоился? Не там искали? А?