Сергей Белошников - Палач

— Не надо было тебе, Андрюша, связываться с такой дурищей-бабой, — сказала я.

— Ну, что теперь поделаешь, — улыбнулся он, обнимая меня. — Уже поздно.

Я тоже улыбнулась и в этот момент через его плечо я увидела нечто, заставившее меня похолодеть.

Это были следы. Четкие темные следы, много следов: кто-то топтался возле дачи со стороны, обратной входу. Со стороны окон холла, прикрытых ставнями. Цепочка следов уходила через сад и терялась за штакетником.

Но я ничего не сказала про это Андрею.

Мы вышли из подземного перехода под железнодорожными путями и прошли ближе к середине платформы. Платформа под легким металлическим навесом была черна от народа. Люди топтались по превратившемуся в грязную кашицу снежку.

— Электричка через семь минут, — сказала я Андрею, посмотрев на механическое табло. — Я сбегаю, куплю билеты. Не замерзни тут без меня.

Я поправила у него на шее свой желтый шарф и припустилась, огибая людей, к высокому псевдоготическому зданию станции с башенками, шпилями и стеклянной угловатой кровлей.

В огромном пустом зале я подлетела к кассе. Выгребла из кармана смятые деньги и сунула в окошко.

— До города, два, — сказала я кассирше.

Она мучительно долго стала отсчитывать мне сдачу. Наконец на блюдечко упали два билета.

— Ко второй платформе прибывает электропоезд на Санкт-Петербург, — донесся с перрона усиленный динамиками голос. — Будьте осторожны… Ко второй платформе…

Я сгребла билеты и, забыв про сдачу, выскочила из зала ожидания, с трудом открыв тяжеленную дверь. Побежала по перрону вперед, расталкивая встречных людей. Сзади меня раздался пронзительный свист влетающей на станцию электрички. И в стрельчатую арку вокзала ворвалась, промелькнула мимо, обгоняя меня тупая морда, украшенная малиновыми полосами; поднялась мелкая снежная пыль.

Я бежала.

Электричка вопила, не переставая.

И вдруг впереди, там, впереди, куда уже подлетела морда первого вагона, где стоял Андрей, где чернела плотная масса людей, готовящихся к посадке, что-то произошло.

Я не поняла только сразу — что.

Внезапно воздух разорвал истошный скрип тормозов, — они визжали, покрывая все звуки — гудок электрички, чьи-то крики, топот отшатнувшихся от края платформы и суматошно бегущих куда-то людей.

Только визг, от которого закладывало уши и внизу живота холодело. Визг, визг, визг…

Электричка замерла, не доехав до конца платформы.

Я замедлила бег, перешла на шаг, я шла, протискиваясь через суетящуюся, торопящуюся туда же, куда я шла, толпу, но я ничего больше не слышала.

В ушах у меня стояла ватная тишина.

И в этой ватной тишине я прошла, как горячий нож сквозь масло, прошла сквозь размахивающих руками людей, сквозь беззвучно орущие, ощеренные рты, сквозь сплетение тел и вытаращенных глаз к тому месту, где крутился водоворот фигур, где заглядывали куда-то вниз, за край платформы.

Меня ничто не могло остановить; меня хватали за рукава, но я вырывалась без малейшего труда; я шла, зажав в руке два билета на электричку до Санкт-Петербурга.

Я подошла к самому эпицентру сутолоки.

Я отодвинула чью-то спину, обтянутую черной путейской шинелью и стоя на краю платформы, как над краем своей вселенной, заглянула вниз.

И почти сразу же закрыла глаза.

Потому что внизу было розово-красное, смешанное с кусками чего-то кожано-черного. И из этого месива торчала растопыренная кисть руки, на которую намотался желтый шарф.

Мой шарф.

Я снова открыла глаза и совершенно спокойно еще раз посмотрела на то, что было еще несколько минут назад Андреем. Звуков я по-прежнему не слышала.

А потом я повернулась и пошла сквозь толпу — прочь, прочь — к подземному переходу.

Я вошла в прихожую и включила свет. Дверь я не запирала. Более того, я даже оставила ее чуть приоткрытой.

Я ходила по даче и везде зажигала свет — в спальнях, в коридоре второго этажа, в туалете и в ванной. Даже в кладовке я зажгла свет.

Но в холле я свет не включила.

Я налила себе полный стакан коньяку и залпом выпила. Я не почувствовала его вкуса. Стакан я поставила вместе с бутылкой на журнальный столик рядом с диваном.

Я действовала, как хорошо запрограммированная машина.

У меня не осталось никаких эмоций, никаких мыслей. Ничего у меня не осталось. Я просто знала что мне — машине — необходимо сейчас делать.

Я вытащила из-за спинки дивана чехол с карабином. Вынула из чехла оружие и магазины. Проверила ствольный канал. Вогнала магазин на место и передернула затвор. Патрон с мягким чмоканьем встал в патронник. Я сняла карабин с предохранителя и села в кресло прямо напротив входа, напротив приоткрытой двери, выходящей на крыльцо. И положила карабин себе на колени так, что ствол оказался направлен точно на дверной проем. Я подышала на пальцы, потом примерила руку к оружию. Пальцы удобно обхватили цевье и указательный ласково тронул скобу спускового крючка. Спуск у этой модели был такой, какой я когда-то любила: очень-очень мягкий спуск.

Я сняла руку с карабина.

Три оставшихся магазина я положила на столик справа от себя на расстоянии вытянутой руки. Итого — двенадцать патронов. Я думаю — хватит. Должно хватить. Но на всякий случай я бросила рядом с собой на диван и распечатанную коробку с оставшимися патронами.

Я плеснула на дно стакана еще коньяка. Выпила. Потом взяла сигарету из пачки, сунула в рот и поднесла к ней тонкий огонек зажигалки. Рука у меня совершенно не дрожала, я была абсолютно спокойна.

В приоткрытую дверь был виден кусочек нашего сада. Крупными редкими хлопьями снова начал падать снег. Я сидела, курила и бездумно ждала.

И я дождалась.

Я думала, что он приедет на машине. Я ждала урчащего явления его серого «мерседеса». Но он пришел пешком. В сыром неподвижном воздухе шаги были слышны мне издалека. Вот он прошел к забору. Скрипнула знакомым мне с детства скрипом калитка. Потом шаги застучали по бетонным плитам дорожки, ведущей к дому. Уверенные шаги уверенного в себе человека, спокойные и тяжелые.

Возле крыльца он постучал ботинком о ботинок — снег сбивал. Снова скрип — это уже ступеньки.

Первая… Вторая… Третья…

Прозвенел звонок: динь-дилинь, динь-дилинь…

— Кто в тереме живет, кто в невысоком живет, — пробормотала я и указательный палец моей правой руки уютно лег на спусковой крючок. — Это я, мышка-норушка…

Дверь медленно раскрылась до упора и в падающем из прихожей свете я очень четко его увидела — всего. Он всматривался в глубину дома. Свет лампочки в прихожей мешал ему. Он улыбался. Потом он снял шляпу, отряхнул ее о пальто.

Он шагнул в прихожую. Остановился. Я поняла — он меня не видит, хотя я сидела прямо напротив него.