Инна Тронина - Их «заказали» в кафе

— Разрешите, я потом всё объясню. Сейчас мне некогда.

Тураев не находил в себе сил для того, чтобы выложить всё начистоту давно знакомой и уважаемой даме. Вдова Старшинова могла и не выдержать нового удара.

— Вы знали меня студентом. Елена Николаевна, и можете мне верить. Это очень важно, необходимо для того, чтобы выяснить всю, подчёркиваю, ВСЮ правду относительно случившегося с Гавриилом Степановичем. Боюсь, что допустил неточность, но вам придётся ответить ещё на один вопрос. Заметили ли вы крестообразный шрам на левом запястье вашего мужа?

— Да. Гавриил повредил руку, когда ремонтировал дачный домик, — не удивилась вопросу Елена Николаевна.

— Когда конкретно это случилось? Вы сами видели, как он поранил руку, или знаете о случившемся с его слов?

— Нет, я там не присутствовала. — Старшинова немного помолчала, припоминая. — Было это ещё прошлой осенью — если не ошибаюсь, в октябре. Гавриил вернулся с дачи, а рука вымазана йодом. У него частенько оставались ссадины, и я особенно не забеспокоилась.

— Простите меня за назойливость, даже за наглость… Вы начисто исключаете участие мужа в деятельности какой-либо секты? — Артур старался говорить как можно мягче.

— Что вы! Ни в коем случае! Гавриил долгое время оставался убеждённым коммунистом, вы и сами знаете. А после пришёл к Православию — их семья была очень набожной. — Вдова горестно вздохнула. — Это, к сожалению, не помешало ему совершить один из самых тяжких грехов. Нет, никакой секты! Исключено!

— Тогда больше вопросов не имею. — Артур даже вспотел от этого разговора. — Всего доброго, Елена Николаевна.

— Обязательно приезжайте к нам, Артур! — Старшинова тоже куда-то спешила. — Сейчас с Джеком нашим к врачу иду. Запаршивел совсем, на прогулках не отходит от того места, куда упал хозяин…

— Постарайтесь спасти его, — глухо попросил Тураев.

Он вернулся за письменный стол, дополнил обширную таблицу данных по всем трём делам и подумал, что до сих пор Фортуна была благосклонна к поборнику справедливости. Удостоверение давало возможность получать интересующие сведения, не объясняя причин интереса к ним. Так же должно случиться и сегодня в Химках — в больнице, где Старшинов лечил свою язву.

Насчёт Субоча Игорь Алексеевич ошибиться не мог, думал Артур, надевая поверх чёрного свитера кожаную куртку и пряча во внутренний её карман красную книжечку. Военврач, полковник медицинской службы, ударившийся в отставке в прибыльный бизнес, должен обладать цепкой памятью на лица. Тем более что в тот день ему действительно стукнуло шестьдесят пять, и потому роковой для Евгения Субоча вторник должен был в любом случае выделяться из череды серых будней.

Тураев закрыл дверь квартиры, через три ступеньки сбежал во двор, где под осенним солнцем сверкал его гранёный джип. Подумал, что по дороге обязательно нужно заправиться, а, вернувшись домой, ещё раз позвонить в Калининград Александру Голланду. Без помощи продвинутого друга Артур, задумавший грандиозный проект, обойтись не мог.

Валентин Еропкин уселся на смятой постели только с пятой попытки. Вцепившись в спинку кровати, он подтянул жилистое, облепленное взмокшей от пота майкой и сатиновыми трусами тело к изголовью. На тумбочке жена оставила блюдо с одним сырым яйцом, рюмочкой уксуса, солонкой, перечницей и стаканом, в котором всё это добро предстояло смешать. Средство от похмелья Валентин всегда готовил лично и выпивал его залпом. Из всех рецептов он предпочитал именно этот.

Еропкин сидел, спустив на коврик босые ноги, всклокоченный и заспанный. Болтал вилкой в стакане и с ужасом думал о том, что вечером должен, полностью протрезвев, явиться на работу, сесть за руль иномарки, каждую ночь развозившей девочек по клиентам.

Вчера они с Тамарой справили «стеклянную» свадьбу — пятнадцать лет совместной жизни; по этому случаю шеф разрешил одну ночь пропустить. Правда, потом Валентин должен был отработать в двойном размере — таков был внутренний устав. Никто в их фирме даром отгулы не давал, но это ничего, важно — вчера удалось освободиться.

Гостей собралось человек двадцать. На всю ораву пришлось по ящику водки и пива, не считая кислятины для дам. Ели-пили, пели-танцевали, рычали в дыму и в чаду, падая головами в тарелки. Валентин боялся, что кого-нибудь нелёгкая занесёт в кладовку, но потом сознание отлетело совершенно, и прийти в себя удалось спустя несколько часов — под ватным одеялом, куда Еропкина запихала уставшая от безудержного веселья Тамара. Она раздела мужа, как это бывало не раз, оставила его приходить в себя на их постели, а сама отправилась спать в залу, оставив открытыми все форточки.

Закончив взбивать в стакане пену, Валентин опрокинул содержимое в рот, крякнул и вытер губы ладонью. Нужно было как-то приводить себя в порядок — например, во второй раз идти в баню или, на худой конец, вставать под контрастный душ. А лучше всего выползти на снег, запихать его за шиворот, вымыть рожу, зачерпнув горстью из сугроба.

Но при мысли о том, что из-за этого придётся разгибать спину, выпрямлять дрожащие ноги, тащиться до шкафа, стискивая в ладонях больно пульсирующую голову, Валентин тихо стонал и ругался сквозь зубы. Всё равно нужно какую-то одежонку напялить и хотя бы пунктирно сориентироваться в пространстве. Нет, ни о каком походе во двор не может быть и речи. Лучше всего выпирать аспирин — всегда помогало…

Аромат вянущих хризантем мешался с запахом подгорелого жира с кухни, отчего Еропкина то и дело начинали мучить приступы тошноты. Как всегда в эти тяжкие минуты, Валентин вспоминал росистое утро в родной Кашире, орущего петуха на заборе, огромный, наполненный сладостными ожиданиями и открытиями мир детства.

Жил ведь когда-то с родителями в деревянном домишке на окраине подмосковного городка похожий на резвую обезьянку мальчуган. О будущем не думал — надеялся на «авось». Был таким, как все, звёзд с неба не хватал. Мечтал, как и многие в их дворе, только о московской прописке. Лелея в душе самые радужные надежды, шестнадцать лет назад подался в столицу. Устроился на ЗИЛ токарем, и в Парке Горького, как это бывает только в кинофильмах, встретил Тамару — ткачиху с Трехгорки.

Жили они в разных общагах, потом получили комнату в коммуналке. А после рождения двойни — квартиру здесь, в Солнцево. Валюн хоть и выпивал по праздникам, мужик был работящий и основательный. Жильё содержал в полном порядке, да ещё и участок они взяли. Там тоже дом построили, огородишко развели, насадили яблонек да вишенок.

Но на заводе вдруг всё пошло прахом. Валюн попёр против начальства, когда стали задерживать зарплату, и с ЗИЛа вылетел. Супругу и двоих пацанов нужно было кормить, и по протекции приятеля он устроился на останкинский мясокомбинат. Счастье вновь улыбнулось Еропкиным — удалось сыновей устроить в Суворовское училище, и в доме появились деньги.