Инна Тронина - Птенцы «Фламинго»

— Ах, вот оно что! Маменька плачет, чтобы я испугалась и согласилась на аборт? Хватит, дудки, наделалась я их выше головы! А этот ребёнок для меня всего дороже, и пусть я или сдохну, или рожу его! Мама, когда своего недоноска Петеньку собиралась рожать, меня ни о чём не спрашивала! И я её не спрошу! И чтобы больше ни слова об этом! Силком будете делать — глотки вам перегрызу!..

Аня ещё что-то кричала, заливалась слезами, отталкивая от себя морщинистую врачиху в зеленоватом халате. Проклинала всё ещё красивую, но сломленную горем блондинку-мать с такими же бирюзовыми глазами, как у неё самой. Попытки успокоить больную успехом не увенчались — началась истерика. Аня едва не вскочила на парализованные ноги и не скатилась на пол. Она билась на высокой постели, корчилась и рыдала. Золотые её волосы, рассыпавшись по казённой наволочке, окружали голову страдальческим нимбом.

Действие наркоза закончилось через месяц после покушения. Апрельским вечером, оставшись на попечении толстой, сильной и молчаливой медсестры, Аня наконец-то поняла, что её жизнь кончена. Почти кончена. Лишь тонкая ниточка привязывает её к миру людей, но ниточку это хотят перерезать.

С тех пор несчастная врачиха в очках с цилиндровыми стёклами превратилась для Ани в такого же врага, как Володька Звягин. Каждый, кто пытался возобновить разговор об аборте, вызывал на свою голову Ниагару матерной брани. Бывало, что Аня швыряла в доброхотов попавшимися под руку подушками, тарелками, стаканами. В те весенние дни, когда там, за стенами клиники, люди встречались, целовались, трахались, зачинали детей, Анна Семёновна Бобровская, с ненавистью глядя в белый потолок, клялась самой себе, что покончит самоубийством, если беременность прервётся.

Она прикидывала, как будет лучше, — удавиться скрученной простынёй, накопить лекарства или перестать есть и пить. Без ребёнка смысл жизни потеряется навеки, а забеременеть от олигарха ещё раз не получится.

Аня не думала о матери и сводном брате, не говоря уже об отчиме. Почти не вспоминала и Звягина, а только считала деньки до возвращения из Штатов отца своего будущего ребёнка. Дождалась, позвонила на специальный номер для женщин и рассказала о том, что произошло мартовским вечером во дворе элитного дома.

Оказалось, что он уже всё знал, в том числе и про Анину беременность. Через неделю УЗИ показало девочку, и Аня получила в подарок великолепный детский набор украшений, осыпанных крошечными драгоценными камнями, — для своей маленькой принцессы.

Потом, уже дома, Аня перебирала фигурки зверюшек, рыбок, бабочек, ангелочков. В наборе были также сверкающие цветы, листики, ягодки. Аня не могла насмотреться на безупречно-гармоничные композиции из драгоценных камней, золота и разноцветной эмали. Ещё до проведения генетической экспертизы, не удостоверившись в своём отцовстве, олигарх признал эту девочку, которую Аня назвала именем Богородицы в надежде на заступничество и чудо. Признал авансом, чувствуя себя виноватым в произошедшей трагедии.

Анна не отреклась от него под угрозой расправы, и это произвело на олигарха неизгладимое впечатление. Мало того, глядя в глаза вооружённому киллеру, она не завиляла, не отступила, даже не попыталась как-то облегчить ситуацию. Ещё найди женщину, которая сможет повторить этот подвиг…

С седьмого марта Аня ходила только во сне; но каждый день, отвоёванный у смерти и безумия, был её победой. Она точно знала, что существует лишь до тех пор, пока живы надежда и вера, пока расцветает в её изуродованном теле новая жизнь.

— Даже если мёртвого или больного родит, ценности при ней останутся. Игра стоит свеч, — сказал отчим матери.

И разрешил переселиться к Анне, ухаживать за ней в надежде, что строптивая падчерица оценит его жертву и поделиться нажитым. Аня про себя усмехалась, прекрасно зная, что с отчимом никогда и ничем делиться не станет. Бессонными ночами, летними солнечными днями, росистыми дачными вечерами Аня твердила себе, что отомстит сволочи Звягину, что никогда не приползёт к нему, что станет матерью.

Бабка Владимира даже перед смертью шипела, что у Аньки не осталось никаких шансов забеременеть, и жениться на ТАКОЙ нельзя. Так пусть теперь старая ведьма с того света увидит, чем обернулись её предсказания! Да, Звягин изгадил обе судьбы — и Анны, и её младенца. Но даже лежачая она будет кормить малышку грудью, будет обнимать и целовать её, словно вновь и вновь давая пощёчины Володьке. Каждому, кто склонялся к её постели, кто присаживался рядом, приносил фрукты и цветы, скорбно глядя на раненую примадонну, Анна говорила, что счастлива. Этим она жила и этим выжила.

И сегодняшним вечером, стылым январём она проснулась и вспомнила, как много сегодня ещё предстоит сделать. Аня лежала на своём любимом джинсовом диване с кармашками, в которых удобно было хранить всякие мелочи — от зеркальца и расчёски до гигиенических салфеток и одноразовых шприцев.

Словно впервые Аня обвела взглядом комнату, увидела звёзды и полумесяц на натяжном французском потолке, инвалидную коляску, напичканную электроникой, костыли, ходунки, тренажёры. Перед экраном домашнего кинотеатра она, поставив кассету с любимым фильмом, до десятого пота занималась гимнастикой. Вот и сейчас нужно надеть боди-стимулятор на живот, на бёдра, на ноги, которые каждый день требовали долгого массажа. Ане нужно было восстанавливаться после травмы и после родов, чтобы возвратить хотя бы толику своего былого великолепия.

Она видела, как стылые сумерки плывут по комнате, и ощущала сладкое, приятное томление в сердце. Сон, в котором был Фабрицио, и плыла венецианская гондола, не мог привидеться просто так. Аня чувствовала, что нынешний вечер не будет похож на множество предыдущих. Что-то непременно должно произойти, и судьба сделает зигзаг. Вот сейчас, наверное, или через полчаса.

А вдруг поздно ночью раздастся звонок в дверь, или оживёт телефон, который так долго молчит? А если заворкует пейджер, номер которого раньше знал весь бомонд? Ещё год назад его помнили многие, а сейчас позабыли. Ну, и плевать, чему суждено прийти, то придёт — и злое, и доброе…

Но ничего не произошло, и Аня долго лежала на диване, вдыхая обожаемый аромат «Шанели». Ей не хотелось шевелиться и искать пульт управления телевизором. Лень было даже крикнуть, чтобы позвать няню дочери и, по совместительству, медсестру, гречанку Катю Асланиди. Катя была с ребёнком в детской, но приближалось время кормления, и в любом случае Машеньку нужно было принести сюда.

Странно, но Аня оказалась сумасшедшей матерью, чего сама от себя не ожидала. А уж, тем более, не представляли её в таком качестве многочисленные знакомые. Немощь и боль не мешали Ане в первый месяц жизни Машеньки кормить её по десять-одиннадцать раз в сутки, по первому требованию, в том числе и ночью. Ребёнок всё время лежал рядом; и как только он начинал хныкать, высовывать язык, вертеть головой, Аня тотчас просыпалась, расстёгивала сорочку. В эти минуты она забывала о своём увечье, следила только за тем, правильно ли Машенька берёт грудь, удобно ли ей сосать, если мамочка лежит, и не нужно ли перебраться в кресло-каталку.