Рене Бурдье - Четвертая пуля

— Омерзительное ремесло!

Вернье излил душу и зашагал снова. Несколько шагов влево. Стоп! Разворот! Несколько шагов вправо. Стоп! Как в казарме на посту. За исключением того, что винтовки у него нет. И он вынужден прятать руки в карманах.

Сам не зная почему, принялся думать о Вере. Спрашивал себя, почему она работает с Клидом. Такая красотка изнуряет себя за пишущей машинкой!

В который раз подумал, что не прочь бы провести с ней хоть несколько мгновений. И ухмыльнулся. Он не привлекал женщин. Те находили его слишком маленьким, узкоплечим, малопривлекательным, с головой, взгромоздившейся на костлявую шею, покрытую сморщенной кожей. Потому, может быть, и правильно, что он не связывался с Верой. Она не похожа на других. Совершенно.

Он начал рисовать сладостную картину. Губы Веры, ее смех, ее тело…

Выругался, зябко передернув плечами. Подобного рода вещи случаются только в кино. С типом, подобным Дравилю, к примеру. Ибо экран имеет своих неудачников, рогоносцев, ублюдков. Дравиль с его торсом жонглера и ослепительной улыбкой подходил как нельзя лучше. «Вечный первый любовник», как пишут в «Синемонд».

Сердцеед, разве нет? Субъект, привлекающий пташек, принадлежащих другим или никому. Он должен был за это поплатиться. Негодяй! И нужно было, чтобы он получил пулю от девицы, у которой на него зуб. Клид счел, что эта идея неплоха.

Вернье принялся ворчать сквозь зубы. Его терзало, что Клиду пришла подобная мысль в такое время. Он закашлялся. К черту Клида с его мыслями! Перед ним вырисовывался госпиталь, если не с воспалением легких, то уж с бронхитом непременно. И все ради чего? Боже! Чтобы все утрясти!

Он почувствовал голод. Он уже забыл, что подобное чувство бывает, и подумал, что неплохо бы размяться и проглотить легкий завтрак вместо бессмысленного топтания здесь.

«Да, месье Клид… Хорошо, месье Клид… Отлично, месье Клид…»

Вера — это совершенно другое дело. Впрочем, Вера хорошо сказала:

— Месье Клид просит вас быстренько сделать…

Она не отвечает за подобные приказы, а лишь их передает.

Он взял сигарету, извел пару спичек, прежде чем прикурил. Дьявольский ветер! Чертовская работа! Омерзительный снег! Отвратительный тип!

Он выпустил свой гнев, как паровоз выпускает лишний пар, и стало легче. Даже немного успокоило.

Мерзкий… Он все еще думал о Клиде. Тот пользовался успехом у женщин. Они бегали за ним толпой. У него была своеобразная манера одаривать их комплиментами. Своеобразная манера, это точно. Во всяком случае, это их заводило. Как быков, завидевших…

Уморительные мысли порою приходят! Разве так было с Зели? Несомненно да, тем более перед той не надо было размахивать красной тряпкой. Удивительно, что с ней творилось. Но все же это была связь, о которой он мечтал.

Зели не была ни молода, ни кокетлива. Истеричная старая дева, скрывающая свой нрав. Ему повезло по возвращении с позиций расквартироваться у нее. Она была высокорослая и суховатая, одетая, как монахиня, в платье бутылочного цвета, до самого горла закрывавшее плоскую грудь. Он не обратил на нее поначалу внимания. «Фот фаш комнат, зершант…», — сказала она с акцентом тех мест. «Спасибо, добрый вечер» — это все, что он смог ответить. Она сама пришла к нему в постель в ту же ночь.

Восемь дней он чувствовал себя мужчиной. Он слушал приятелей, рассказывавших о своих приключениях. И только улыбался, ничего не говоря о своих; может быть, из-за того, что не ощущал гордости; может быть, из скромности. Но он избегал расспросов. Это была его первая связь, первая женщина, которой не нужно платить. Однажды после обеда, когда она его не ждала, он застал Зели в ее комнате с другим парнем. Перенес удар, но тем не менее каждую ночь продолжал вести себя так, будто ничего не знал.

Почему ей не иметь кого-то еще? Всю батарею? В конце концов каждого парня, который пожелал бы ее. Она старалась наверстать долгие годы воздержания. Странно, наверстать… На сенокосе, в хлебах, на берегу реки. Она целыми часами могла провоцировать их, сторожить. Дьявол!

Вернье в ярости топнул ногой. Он прекрасно сознавал, что готов начать с Зели все с начала, ибо не мог этого сделать с другими. Она, должно быть, теперь совершенно высохла, одинокая в своем огромном доме, в кровати с призрачно теплыми воспоминаниями, не способными согреть ее увядшую кожу.

Он принялся вспоминать их забавы, первую ночь, бесформенное тело, набросившееся на него. Фурия!

Десять шагов вправо. Стоп! Он принялся постукивать нога об ногу. Башмаки их плохой кожи отсырели. Он взглянул на окна Жюльетты Дравиль. Свет в ее комнате продолжал гореть. Штора слегка колыхнулась. Она давно его заметила. Время от времени проверяла, на посту ли он, подобно верному псу. Она спрашивала себя, почему за ней еще не пришли. Вряд ли полиция разделяет версии Клида…

Он вновь принялся вышагивать, не замечая, что штора вновь колыхнулась. Сигарета не смогла противостоять снежным вихрям. Он с отвращением ее выбросил. Совершенно забыв о голоде, размечтался о деревенской комнате, о старой высокой кровати, которая, казалось, сохраняла запах хороших духов Зели…

Лод кинулся к двери при первых звуках звонка. Перед тем как выйти из салона, бросил взгляд в сторону Клида.

Клид вскоре услышал, как открывается входная дверь. Послышались шаги, затем дверь захлопнулась. Клид отодвинул кресло в темный угол, а второе поставил на свету, невдалеке от себя и прямо напротив. Лод сразу поймет…

Из вестибюля послышались голоса. Клид закурил и спокойно стал ждать. Лод вел переговоры. Его информаторша, должно быть, жеманничала из-за второго мужчины, о присутствии которого он ей сообщил. Наконец она решилась, сама открыла дверь и переступила порог салона, прищурив глаза. Обеспокоенная обилием света, поискала глазами укромный уголок. Лод обнял ее за плечи и подтолкнул к Клиду, поняв, чего тот хочет.

— Мадемуазель Роз-Мари… Мой друг…

Клид, не привстав с кресла, кивнул. Роз-Мари мгновение колебалась, выбирая манеру поведения. Должна ли она протянуть руку? Она лихорадочно пыталась найти вежливую фразу, но уверенность Клида, черты которого она плохо различала, казалось, парализовала ее. Лод вывел ее из оцепенения, усадив в глубокое кресло, поставленное Клидом на свету.

Клид отметил, что ей где-то около двадцати. Глаза небесно-голубого цвета; каштановые волосы обрамляли полное лицо, порозовевшее от холода. Она села на самый краешек кресла, плотно сжав колени, явно стесняясь. Поместила сумочку рядом с собой и вертела в руках шерстяные перчатки.

Клид изобразил попытку привстать.

— Извините, — сказал он, обращаясь к Лоду. — Я вас оставлю.

Лод тут же запротестовал.