Ярослав Зуев - Расплата. Цена дружбы

Мало кому тогда приходило в голову, что расчеты Кибенка и Правика лишь открыли бесконечный список жертв катастрофы, конца которому в обозримом будущем не предвидится.

Тридцатикилометровая зона вокруг рукотворного апокалипсиса была официально объявлена районом бедствия. Сотни мобилизованных для эвакуации автобусов потянулись в обреченные города, очутившиеся на гиблой земле. В них пускали только с ручной кладью, да и с той порой доводилось расставаться, на постах дозиметрического контроля зараженные вещи неумолимо изымались. Хуже бывало, когда счетчики Гейгера принимались яростно трещать у одежды или голов беженцев. На подступах к Киеву были развернуты фильтрационные пункты, где следующие из Припяти машины и их пассажиры проходили дезактивацию. Автобусы тщательно мыли, беженцами занимались медики.

– Хорошенькие дела, – сказал в те дни матери Ростик. – Я тут Витьку недавно встретил.

– Какого Витьку?

– Романова, из моего класса. Помнишь его?

Витя Романов был одноклассником Ростика, после школы, с первой попытки поступившим в медицинский институт.

– Это у которого родители врачи? Помню, конечно. А что с ним?

Его в Иванков [27]отправляют. Беженцам помогать. Так он мне по секрету сказал, что им велели закрывать глаза на симптомы лучевой болезни, и всем, кому можно, лепить ОРЗ.

– Кто велел? – подавилась Нина Григорьевна.

– Почем мне знать? Он не сказал. С них, вроде, и подписочку о неразглашении взяли.

– Если он дал подписку, то чего языком как помелом метет?! – разозлилась Нина Григорьевна.

Ростик пожал плечами:

– Не веришь?

Нина побледнела, снова вспомнив Новочеркасск. Шум толпы, и солдат, перекрывших улицы мирного города. В Новочеркасске не было ни империалистов, ни фашистов, так что свалить вину оказалось не на кого. Все сделали так называемые НАШИ, которые, как правило, страшнее чужих.

– Что с тобой, мама? – Ростик взял ее под руку. – Ты – как призрак увидела.

Нина Григорьевна замотала головой:

– Ничего. Болтай поменьше.

Едва крохотному Богдасику (бабушка настаивала на имени Григорий, но оба родителя решительно воспротивились, и она сдалась, затаив обиду) исполнилось два месяца, Нина отправила его в Ужгород, естественно, с мамой и папой.

– Хотя бы до сентября поживете, – говорила она с перрона. Ростик и Ольга махали из купе. – В Закарпатье и воздух чистый, и продукты безопасные.

В Киеве они замучились сомнениями, что съесть, а чего, пожалуй, не стоит. Это был вопрос из вопросов. Лето – пора овощей и фруктов, ударная страда для любителей домашней консервации и время набирать запасы витаминов на зиму. Лето 86-го года стало исключением из правила, потому что вопрос есть или не есть тот или иной продукт, пить пять раз кипяченую воду, а если нет, то где разжиться другой, приобрел ощутимый гамлетовский привкус: быть или не быть.

Помимо проблем с продуктами город будоражили слухи о поразительно дешевых бытовых ценностях, добытых мародерами в Припяти для перепродажи на черном рынке. Поговаривали о кем-то купленном шикарном паласе, после повешения которого на стену у жильцов квартиры махом вылезли волосы. Милицейские патрули стреляли мародеров на месте, но репрессии не меняли картину. Смертоносная контрабанда шла. Личный шофер Нины Григорьевны поведал историю о пригнанной в гараж новой «шестерке», по приближении к которой счетчики Гейгера затрещали, будто сучья в костре. Машину погнали дальше. В места, где дозиметр не стал непременным атрибутом туалета.

В первых числах сентября Ростик, Ольга и Богдасик вернулись домой. Страсти вокруг трагедии на атомной станции понемногу улеглись. Не потому, что она стала безопаснее, или вырвавшаяся на свободу радиация растеряла смертоносную силу. Просто миллионы людей не в состоянии долгие месяцы жить в непрерывном напряжении, словно узники камеры смертников. Народ мало-помалу успокоился, и каждый надеялся, что его пронесет. Не в каждый же окоп попадает по снаряду. Тем более, что облажавшаяся в тысячу первый раз власть сделала все возможное, чтобы засекретить последствия катастрофы. Люди мрут, как мухи, а отчего, пойди разберись.

Осенью 86-го среди полесских болот выросла уродливая громада саркофага, и лучшего памятника семидесятилетнему произволу при всем желании невозможно придумать. Плохо, что доступ ограничен, саркофаг в самом центре закрытой зоны.

В 88-м году Ростик окончил институт. Диплом о высшем экономическом образовании открывал путь на финансовое поприще. Беда заключалась в том, что на финансы ему было плевать. Ему по-прежнему нравилась история, обреченная быть домашним хобби. До Ростика в полной мере дошло, что значит расплачиваться за неправильный выбор, который к тому же делал не он. Если в институте о буднях бухгалтера он старался вообще не думать (институт – это учеба, то есть, в конце концов, явление временное), то с работой дело обстояло по-другому. Благодаря протекции матери он распределился в планово-финансовый отдел столичного строительно-монтажного треста, и зашагал туда ежедневно с энтузиазмом каторжника, отбывающего наказание в каменоломнях.

– Ох, не могу я! Тошнит меня! – жаловался он жене.

– Ну, зайчик, потерпи. – Уговаривала Ольга.

– Сколько терпеть?! Сорок лет до пенсии?!

– Я тебе нарукавники пошила, – не в лучший момент ляпнула Ольга, не хотевшая ничего плохого.

– Что пошила? – зловещим голосом уточнил Ростик.

– Нарукавники… – промямлила она. – А то… понимаешь, рукава… лоснятся. Я их отстирать не могу.

– Да чтоб они сгорели вместе с тобой, эти проклятые нарукавники! – завопил Ростик. Ольга в ужасе отшатнулась.

У Нины Григорьевны в тот вечер раскалывалась голова, а «пятирчатка» не приносила облегчения.

– Ты что вопишь? – возмутилась Нина. Она морщилась и держалась за виски. Ростик ее состояние проигнорировал.

– Заткни уши ватой!

Разразился чудовищный скандал, в ходе которого стороны не скупились на эпитеты. Ольга пыталась умиротворить ссорящихся, и ей перепало и от Ростика, и от Нины.

– Это я на шее сижу и пальцем о палец не ударяю?! А готовит вам дядя?! Желудки моим борщом набиты, и вы еще смеете куском хлеба попрекать?! И намного я вас объела?!

Конец сваре положил Богдасик. Перепуганный истошными воплями взрослых, он разразился громким плачем. После ссоры участники чувствовали себя опустошенными, и не подымали друг на друга глаз. На следующий день Ольга занялась сбором документов для яслей.