Ярослав Зуев - Расплата. Цена дружбы

– Очень интересно. – Ледяным тоном сказала Ольга. – Ты это к чему?

– К дорогим тачкам и честному труду. – Отрезал Протасов. – Или так одуренно быть миньетчицей? Пускай твоя Нина попробует. Может ей понравится, е-мое?

– Так ей на банкете и скажешь? – холодно осведомилась Ольга.

– Ладно, – Протасов решил не ссориться. – Хорошо, в натуре. Сыграю для старушки пролетария. Без «Линкольна» и золотой цепуры. Кому они вообще надо?

– Спасибо за одолжение, – сказала Ольга. – В кои века метро увидишь.

«Да пошло бы твое метро в дупло», – захотелось крикнуть Протасову, но он благоразумно сдержался. Молчание – золото, гласит известная присказка, очевидно, придуманная не правдорубами, но и не сексотами, с другой стороны. Отказаться от «Линкольна» Протасову было тем проще, что на днях его довелось вернуть Армейцу. Валерий остался без коня.

– Ладно, – сказал Протасов, и сбросил одеяло, потянувшись за трусами. – Значит, завтра я у тебя.

– Ты разве не ночуешь? – несколько раздосадовано поинтересовалась Ольга, запуская ладонь между ног. Волосы на ее лобке были рыжими и курчавились, как шевелюра у негра. Но, Протасов был неумолим, чувствуя себя спустившим баллоном, который снова надевают на болид. Это его не устраивало. – Не сегодня, детка. У меня еще, в натуре, дела. Тем более, что малой вот-вот с продленки вернется. Завтра продолжим. Отвечаю.

С Харьковского в Пустошь ни единой прямой маршрутки. В вечернее время не езда, а мучение. Затратив на дорогу три часа, Протасов в начале десятого оказался в селе. Зимой темнеет рано. Сельские жители не засиживаются допоздна. Когда Протасов вломился во двор, Ирина и дети уже спали, а свет керосинки, мерцавшей в пристройке для квартирантов, наводил на мысли об одиночестве человечества во Вселенной.

– Не спишь? – заскрипел Протасов. Волына подхватился навстречу, как дневальный при виде генерала.

– Тут заснешь, зема. Вечным сном.

– Что у тебя, Вовка?

Волына потер переносицу:

– Тут такие дела… мрачные…

– Не томи, Вовка. Рассказывай. – Под выжидательным взглядом Протасова Волына замешкался. Валерий даже прикрикнул, мол, ну же, не тяни резину. Вовчик собрался с духом. Было видно, что он напуган:

– Тут такое дело…

– Вовка. Не компостируй мозгов. Пацанву допросил? Про квартирантов, как я сказал?

– Допросить то допросил, Протасов. Но, лучше б и не допрашивал.

– Почему?

Волына пустился в пространные объяснения, из которых Протасов вскоре узнал, что примерно около года назад у Ирины поселились трое девчат, представившихся студентками института торговли.

– Стрюкан показывает, что девчата ничего были, веселые. Даже, пару книжек ему принесли. А Ксюша с одной из них так вообще, сдружилась. Но, потом, когда до Ирки дошло, какие они студентки…

Шила в мешке не утаишь, когда работаешь в ночную, днем волей неволей приходится отсыпаться. На первых порах Ирина верила, или делала вид, что верит, байкам про трех вечерниц, оказавшихся банальными ночными бабочками. Когда же до нее дошло, что вместо института торговли имеет место торговля телом, у девчонок начались неприятности.

– Выставила на хрен шалашовок? – предположил Протасов, потирая руки.

– Если бы, зема. Стрюкан показывает, что, вроде бы, был скандал, когда пришмандовки кавалеров в село привели. Вроде, шабашников каких-то закадрили. Ну, Ирка им и устроила, вырванные годы. Те, понятно, в долгу не остались. А потом Гость за ними пришел.

– Как? – поперхнулся Протасов.

– Малой толком не знает. Их с Ксюхой дома не было. Ирка им, через Собес, путевки пробила. В Моршин, на воды.

– М-да, – сказал Протасов. – А как с другими квартирантами?

– Малой говорит, жили у них как-то узкоглазые…

– В смысле, китаезы?

– В смысле, узкоглазые, зема. Догадывайся сам. Панасоники, короче. Пацанву сладостями угощали. Характеризуются, в общем и целом положительно. Ирка, мол, к ним даже ходила…

– Как так, твою мать?

– Пацан говорит, что на ночь.

– Жопой приторговывала?

– Похоже, что так, зема. Стрюкан рассказал, что потом мамка сильно плакала. А чурбаны куда-то задевались. Их даже милиция искала. Они, вроде, травой занимались.

– Чего еще выведал? – Валерий стал мрачнее тучи. Вовка пожал плечами:

– Да все, вроде.

– Вот тебе, Вовка, и тюбетейка…

– Я тоже так думаю, зема. Тем более… Я ее, брат, на башку нахлобучил. Ну, и пошел, к колодцу, за водой. Когда, слышу, «Ох»… Гляжу, Ирина на крыльце стоит. И, как чухнет в дом. Рожа белая, как саван… И глаза… Видел бы ты ее гляделки, Валерка…

– Выходит, она ее узнала?

– Получается так, брат. А, как стемнело, прихватило у меня брюхо. От этих разговоров про мертвяков. Ну, делать нечего, собрался я, значит, на толчок. По большому. Сижу, короче, курю. То да се, уже на выход пора, когда, гляжу через щель, Ирина садом пробирается…

– Тоже, что ли, к толчку?

– Если бы, зема. Смотрю, огородами крадется. Лицо белое, как саван, а в руках…

– Что?! – не выдержал Валерий. Волына беззвучно открывал и закрывал рот, словно рыба из аквариума.

– Да что, твою мать, идиот неумный?!

– Лопата, зема… – выдавил из се6я Вовка. Штыковая.

– Лопата? – Протасов невольно поежился. – И куда ж эта шалава гребаная поперлась с лопатой на ночь глядя?

– Не хотел бы я знать, земляк. Бля буду, не хотел бы… Я, зема, со страху, так и окаменел над дыркой, будто памятник. Аж дыхание в зобу перехватило.

Протасов представил себе эту картину, и попытался улыбнуться. Улыбка вышла кривая.

– Даром лыбишься, зема. – Покачал головой Вовчик. – Я как на нее глянул, чуть в выгребную яму не полез. Чистая ведьма. По-любому. Глаза горят, как фары, а рожа белая-белая. Стала у нужника, прислушалась, собака собакой, и почесала дальше.

– Куда? – еле слышно спросил Протасов.

– Как куда?! На погост заброшенный. Куда, бляха, еще?

– Проследил?

Волына поглядел на земляка, как на идиота.

– Я, Протасов, может, с головой и не дружу… но… чтобы за бешеной сучкой на кладбище красться? Когда на дворе хоть глаз выколи. Перекрестился, да бегом в хату. Греха подальше.

– Она вернулась?

– Вернулась. – Подтвердил Волына. – Я из окна видел.

– Спит? – спросил Протасов, в который раз покосившись на окно. Он бы, пожалуй, поклялся Богом, что с улицы за ними подглядывают чьи-то недобрые глаза. Чувство манекена в освещенной витрине снова охватило Валерия. Он стиснул кулаки.

– А кто ее знает, ведьму проклятую, спит она там, или колдовские чары наводит. – Проблеял Вовчик. Протасов на секунду отвлекся, представив Ирину, крадущуюся в ночи, с лопатой, к штыку которой прилипли окровавленные волосы и обломки черепа. Зрелище было то еще. «И эту женщину я недавно хотел?» — подумалось Валерию. Ирка из набившей оскомину фантазии скакала по нему верхом. Полный живот с глубоким, прорезанным вдоль пупком лоснился от пота, а груди колыхались при каждом скачке. Член фиксировал хозяйку, словно вертел курицу, и через него Протасов чувствовал, какая она влажная и горячая изнутри. Когда Валерий уже собрался кончить, Ирка зашипела, будто бешеная кошка, продемонстрировав длинные, загнутые, как у саблезубого тигра клыки. Изо рта потянуло холодом и разрытой могилой. Протасов хотел отстраниться, но член крепко сидел в Ирине, хоть теперь ему стало так холодно, словно его засунули в морозилку. «Мама дорогая» – прошептал Валерий, и, вздрогнув, посмотрел на Вовчика.