Гийом Ру - «Америкашки»

Когда он вернулся в комнату, Дженни не пошевелилась.

– Гордон...

Охваченная внезапным порывом, она поднялась со стула, но ничего не сказала. Взяв его руки и положив себе на талию, она молча смотрела на него, напряженная и умоляющая.

Гордон не захотел уйти, не поцеловав ее в лоб. Она откинулась назад, как стебель цветка, чтобы он заключил ее в объятия, но он подумал, что она хочет уклониться от этого.

Он поспешил к двери.

– Прощай, Гордон...

Смутное предчувствие побуждало его остаться, но он отбросил его, как ребячество.

– До скорого, Дженни, – сказал он, не оборачиваясь и закрывая за собой дверь.

Гордон поправил берет, стоя перед почтовым ящиком и пытаясь разглядеть через выемку, есть ли там письма. Берет был для него самым главным, его единственной причудой в гардеробе. За исключением пенсионеров, немногие парижане еще носили береты. Но Гордон, из какого-то анахроничного кокетства, всегда надевал свой на курчавую голову, к тому же берет был еще и белым.

– Что вы здесь делаете?

Окликнувший его голос был хриплым и простонародным.

Осторожно высунув голову из-за чуть приоткрытой двери, обеими руками вцепившись в ручку, чтобы в случае необходимости захлопнуть дверь перед носом постороннего, мадам Бертран, которая замещала консьержку мадам Лафон, уехавшую в отпуск, разглядывала его с головы до ног недоверчивым и суровым взглядом.

– Ну что? Сюда запрещен вход...

Она завершила свою фразу нетерпеливым жестом, более красноречивым, чем любые слова.

– Но мадам, я господин Сандерс... Я живу здесь! – пробормотал Гордон, охваченный внезапным гневом и готовый ответить сокрушительной бранью на любое новое замечание.

При звуке его заокеанского акцента недоверчивая гримаса на лице мадам Бертран, как по мановению волшебной палочки, сменилась заискивающим выражением:

– Ах, так вы тот самый американец с третьего этажа! Люсьена говорила мне о вас. Она сказала, что это самые приятные люди во всем доме! Они не ходят с зашитыми карманами, как другие!

Она уже думала о своих чаевых. Однако несмотря на заискивающий вид, в глазах ее горел самоуверенный огонек, как если бы она не могла, даже наклонившись, смотреть на Гордона не свысока.

Он заметил это. Он уже привык к подобным взглядам, которые научился принимать с еще более высокомерным видом. Он сказал себе, что его собеседница вовсе не заслуживала того оскорбительного ответа, который уже вертелся у него на языке.

– Я извиняюсь, но мне надо за всем следить. Все уехали в отпуска, и вы представляете, какое это искушение для бродяг? Они не остаются без работы в это время!

Она была среднего роста и, без сомнения, ее умственные способности были такого же размера. Высоким у нее был только голос.

– Вы слышали, что произошло позавчера в Сэн-Клу? Они убили сторожа на одной из вилл. И вовсе не выстрелами из револьвера, как в ваших "вестернах"...

Она вновь пристально посмотрела на него:

– Ну, как в ваших фильмах. Эти злодеи все проделали тихо. Они задушили сторожа и повесили его в погребе, среди окороков! Они утащили все, но только не окорока. Должно быть, это были вегетарианцы, – сказала она, усмехнувшись, чтобы показать, что она тоже могла сострить.

Гордон, согласно кивая головой, стал потихоньку пятиться. Она была неглупа и поняла. Пробормотав "До скорого!", она закрыла задвижку двери своей комнатушки.

Гордон вновь подавил желание вернуться в квартиру и побежал к вокзалу. Вокзал находился в ста метрах, на маленькой площади, которую он так любил, потому что она хранила старое очарование опереточной декорации 1890 года. Посмотрев на вокзальные часы, он увидел, что у него еще было время, по крайней мере для того, чтобы забежать в бистро. Он ворвался туда, как вихрь, заказал небольшую порцию кальвадоса и проглотил ее залпом, предварительно положив на прилавок пятифранковую бумажку. Поезд только что подошел к перрону. Он не стал ждать сдачи и побежал к своему вагону.

Он замедлил бег, вспомнив о Дженни, о ее странном, неприятном поведении.

Поезд уже отправлялся.

Господин Поль, хозяин бистро, худой и педантичный овернец, привычным движением руки смахнул монеты в чашку для чаевых.

Прежде чем вновь погрузиться в чтение "Тьерсе", он два раза прополоскал стакан Гордона, чего никогда не делал ни после арабов, ни после португальцев.

Гордон был чернокожим.

Мадам Бертран томилась от скуки в своей комнатушке в ожидании начала телепрограмм. Еще не было и десяти часов, и ей надо было ждать еще два с половиной часа.

Сидя у окна, она стала перелистывать газету "Орор", пока не нашла страницу, на которой печатались сообщения об убийствах, кражах и других происшествиях, и решила, что надо надеть очки. Продолжая читать очень вдумчиво, она по временам смотрела на двор, чтобы окликнуть кого-нибудь из жильцов, более словоохотливых, чем Гордон.

После ухода Гордона Дженни несколько секунд сидела неподвижно, не находя сил, чтобы встать.

Затем она заставила себя подняться со стула и повернула ручку телевизора, который она, впрочем, почти никогда не смотрела. Программа еще не началась, и был слышен лишь голос певца, который был ей не знаком.

Она посмотрела на часы. Было девять часов тридцать минут. Она расстроенно взмахнула рукой, как будто время тянулось для нее мучительно медленно.

Она стала расхаживать по комнате, иногда останавливаясь, чтобы со смутной тревогой посмотреть на безделушки, которые она собирала с самого детства. В разных местах стояли ее и Гордона фотографии, бывшие вехами их семилетней совместной жизни. На других фотографиях она была одна, в облегающем костюме танцовщицы: казалось, что она сейчас улетит, оттолкнувшись босыми ногами от земли, силу притяжения которой ей удалось преодолеть, по крайней мере на этих фотографиях.

В верхней части буфета была выставлена ее коллекция коробочек. Их там было не меньше сотни, различного происхождения, разных эпох и самого разного назначения, среди которых было несколько музыкальных шкатулок и шкатулок с сюрпризами. Самой роскошной вещью в ее коллекции была эмалированная коробочка для мушек восемнадцатого века, с автографом Ван Бларенберга. Это была драгоценная вещь, которую Мэнни подарил ей на свадьбу. Она взяла одну из самых маленьких и самых скромных шкатулок, с мозаикой по дереву, подарок Гордона во время их пребывания в Сорренто.

Она вновь посмотрела на часы. Гордон должен был сесть на поезд, отправлявшийся в 9.30 или самое позднее – в 9.45. Сейчас же было 9.50. Значит, он уже ехал в Париж.

Она подошла к телефону и стала медленно набирать номер, не вынимая палец из отверстия диска, пока он не вернется в начальное положение, как будто она могла стереть цифру, которую только что набрала. Однако набирая последнюю цифру, она убрала палец. Скорее даже, она его вырвала, как будто поранившись. Диск вернулся на прежнее место. Для Дженни уже не было возврата.