Марк Казанин - Рубин эмира бухарского

– Она арестована! – перебил я.

Паша посмотрел на меня с удивлением:

– Откуда ты знаешь?

– Да я ее только что видел на площади с чайханами. Помнишь?

И я пересказал Паше все детали той сцены, свидетелем которой я был.

По мере того как я рассказывал, лицо Паши темнело и пальцы рук становились беспокойнее.

– Что-то мне все это не нравится! – промолвил он. Брови его были нахмурены, глаза смотрели вниз в одну точку. Внезапно он схватился за трубку: – Тюрьма! К вам привели арестованную Баранович Юлию Викторовну. Что? Не понимаю. Не привели, а принесли… Немедленно врача.

Он посмотрел на меня, что-то быстро соображая. Через секунду он вновь покрутил ручку, взял трубку и вызвал другой номер:

– Это Паша. Что, не взяли его?.. Ребята еще внизу?.. Он виделся с ней по дороге, когда ее вели. Как виделся? Конвой прошляпил… Так не взяли еще?.. Решили взять после первого допроса Баранович?.. Нет, надо сейчас же, вышло плохое дело… Подождите, я сойду вниз и пойду с ними.

Паша торопливо открыл ящик стола, сунул браунинг в карман и на ходу бросил:

– Пойдем, Глеб.

Внизу навстречу нам поднялись трое крепких загорелых людей.

Паша спросил их:

– Вы знаете киоск с водой, где грек?

Те кивнули.

– Надо взять его, – сказал он. – Мы пойдем дорогой, а вы выйдете проулком сзади киоска. Я и Глеб подойдем пить воду, а вы сорвите заднюю дверь и берите. Понятно?

Те опять кивнули.

Мы опоздали буквально на несколько минут. Киоск был пуст, и даже не была спущена ставня. Куда он делся?

– Спросим чайханщика, – посоветовал я.

Тот охотно объяснил, что минуту тому назад погонщик и грек взобрались на верблюда, и он унес их.

– Смотри, – схватил нас чайханщик за руки.

Примерно в ста или ста пятидесяти саженях, там, где дорога, по которой мы пришли, делала плавный поворот, вымахнул знакомый мне громадный, сильный и грациозный верблюд, на горбу его отчетливо виделись две фигуры.

Паша схватился было за револьвер, потом досадливо отмахнулся:

– Мух бить из этого. Сюда бы винтовку.

Мерно раскачиваясь, верблюд неуклонно уходил своей гигантской иноходью.

– Скорее назад в ревком! – крикнул Паша после минутного размышления. – Может быть, удастся перехватить их.

Мы бросились назад в ревком. Паша исчез в одной из дверей, потом вышел оттуда и на ходу бросил мне:

– А теперь давай, пока не поздно, – в тюрьму. Лошадь есть.

На ревкомовской пролетке в этот страшный знойный, остановившийся июльский день мы отправились в тюрьму. Вся эта беготня ничего не давала, все казалось убийственным, изнуряющим, бесполезным бегом на месте.

– Умерла, – сказал нам еще в воротах начальник тюрьмы, пожилой человек в картузе и железных очках. – Мы только что звонили в ревком. Врач ничего не мог поделать.

– Причина смерти?

– Да вот и врач.

Навстречу нам шел старый тюремный врач в выцветшей фуражке судебного ведомства.

– Прекращение сердечной деятельности, а в результате чего, вскрытие покажет.

– Когда? – спросил Паша.

– Да долго в эту жару не оставим…

Конечно, теперь все эти неудачи были бы немыслимы, но тогда многое не было налажено, и такого рода оплошность конвоя могла случиться и не с одним арестованным.

В ревкоме Паша опять зашел на минуту в ту же комнату, что и прежде, и потом мы прошли к нему.

Он тяжело опустился на стул.

– Ну ладно, Глеб, давай я тебе передам, из-за чего посылал.

Он вновь вынул ту же пачку бумаг из ящика стола и протянул ее мне:

– Вот это хотели перевести, чтобы после ареста Юли перевод был под рукой.

Я поглядел – такие же письма, что я переводил и раньше, только с более поздними датами и так же подписанные «Люси». Паша очистил половину стола для меня, и я работал до вечера.

Вечером пришли те трое, что ходили с нами за греком, и положили на стол какую-то завернутую в газету пачку.

– Больше ничего такого не нашли, – сказал один, – а эта пачка была привязана под ее туалетный столик.

Паша раскрыл пачку, бегло просмотрел и подвинул мне.

В пачке оказалось несколько десятков листков очень тонкой бумаги с водяными знаками, на каждом из которых было напечатано по-английски: «Английский банк повинен уплатить предъявителю этого билета пятьдесят фунтов стерлингов золотом».

– Это? – спросил Паша.

– Это банковые билеты, английские деньги, хотя я их никогда не видел.

– На сколько тут?

Я пересчитал.

Паша, не притрагиваясь, смел их линейкой в ящик стола.

Было поздно. Нам принесли ужин, затем Паша притащил две раскладушки и сказал:

– Ну, а теперь давай устраиваться спать.

Утром, когда я проснулся, первое, что я увидел, была фигура Паши за письменным столом. Он рассматривал фотографии. Я узнал сделанную мной фотографию погонщика с верблюдом, вопреки ожиданию довольно удачную.

– Все вокруг него вертится, – не разжимая рта, произнес Паша.

Затем он позвонил куда-то и сказал мне только:

– Так и есть. Отравлена.

Я поднял лицо.

– Он, видимо, держал яд наготове и подсыпал в ее стакан.

Здесь я допустил ошибку, за которую клял себя потом.

– А в чем тут дело, Паша? И как с этим связаны английские письма и деньги?

Паша посмотрел на меня каким-то чужим взглядом. В нем было сожаление, что не может объяснить, и недовольство, что я лезу.

– Да тут разное, – с трудом выжал он из себя и поднялся.

Мне стало стыдно. Я еле выговорил:

– Ну, тогда я пошел.

Не думая о расстоянии, пыли и жаре, я пешком направился в лагерь. Через час или полтора меня подобрала попутная арба, и к середине дня я добрался до лагеря.

Между тем страшная жара продолжалась. Дули сухие ветры, безжалостно наступала пустыня. Влажные и зеленые джунглеобразные тугаи выглядели усталыми, серыми и порядочно поредевшими.

Сбежал один из трех мушкетеров, Савостин. Как-то на рассвете я видел его русую голову в траве. Он ползком удалялся от того места, где Борис обычно вывешивал свое полотенце или оставлял записку. За ним в том же направлении вскоре последовал Федоров. Я уже привык к мысли, что я во вражеском гнезде. Я не знал ни одного человека, на которого можно было бы положиться. Рабочие, как я видел, были душой и телом преданы Листеру и беспрекословно выполняли все его распоряжения. Однако уведомить Пашу я должен был, и я это сделал. Почтальоном служил все тот же верный Рустам, которого мне удалось теперь устроить постоянным арбакешем при нашем лагере.

Со времени начала раскопок я почти не бывал в макбаре. Однажды меня потянуло туда. Моя комната оказалась также занятой под склад. Я с трудом протиснулся в нее и прошел в среднюю комнату с бассейном. Она стояла пустой, так как складывать ящики и мешки в яму не рисковали, дорожка же вдоль стены была слишком узкой. Я постоял несколько минут в этом мрачном месте, где грек-отравитель чуть было не поплатился жизнью и где до этого пролилась кровь старика сторожа.