Василий Ардаматский - Избранное. Компиляция. Романы и повести 1-13

«Даже если это шантаж, — думал Рубинштейн, — одно то, что этот тип знает о сделке, крайне опасно…»

— Откуда вы это знаете? — спокойно спросил он.

— Эта бумага пока в моем сейфе, — ответил Манасевич. — Но еще сегодня я обязан ее передать.

— Кому?

— В соответствующую службу.

— Передавайте, — кивнул Рубинштейн.

— Вы надеетесь на свои связи? Это безнадежно, Дмитрий Львович, на бумаге есть резолюция министра начать следствие. Машина уже пущена в ход…

— Я не верю, — отрывисто произнес Рубинштейн.

— Чему не верите, Дмитрий Львович?

— Ничему. Все это чушь. — Рубинштейн взял газету и стал искать в ней место, где ему пришлось прервать чтение.

— Хорошо, я открою вам все мои карты. — Глаза Манасевича снова заметались из стороны в сторону. — Вы можете не верить, это ваше право, но в данном случае очень опасное для вас право. Итак, французская бумага пока у меня в сейфе и машина действительно пущена в ход. Остановить ее может только один человек — премьер-министр Штюрмер. Вы знаете, что я близок к этому человеку. Так вот, я на этом решил заработать. Говорю об этом прямо и открыто, тем более что вы тот человек, который сам никогда не упустил бы такого момента. — Манасевич криво улыбнулся дергающимися губами и продолжал — Но для того чтобы Штюрмер остановил машину, одной моей просьбы недостаточно. Старик, как вы знаете, любит деньги.

Рубинштейн веселыми глазами смотрел в развернутую газету.

— Значит, речь идет, Дмитрий Львович, о достаточно крупной сумме, — продолжал Манасевич. — В пределах, однако… миллиона. — Он прокашлялся. — И тогда я тот опаснейший документ отдам вам.

— Десять минут истекли, — невозмутимо сказал Рубинштейн и, отложив газету, встал. — Прошу извинить, у меня дела.

Манасевич удивленно смотрел на него.

— Прошу извинить, — улыбнулся Рубинштейн, — у меня дела.

Манасевич медленно поднялся:

Дмитрий Львович, вы совершаете непростительную ошибку.

— Не ошибаются только идиоты. Прощайте. — Рубинштейн позвонил в колокольчик и сказал вошедшему слуге — Проводите господина.

— Вы пожалеете, Дмитрий Львович, — сказал Манасевич, обернувшись на пороге…

Нельзя сказать, что Рубинштейн был в панике. Он верил в волшебную силу денег и своих связей, которые не раз его спасали. Так что не паника, нет, но тревога все же в его душу запала. Впервые в ситуацию вплеталась большая политика, а она, как правило, безликая. Ее делают, ею оперируют столько людей с высокими постами и званиями, что на них никаких денег не наберешься. И все же сейчас Рубинштейн думал об одном из этой безликой шайки — о министре внутренних дел Протопопове. С ним он хорошо знаком, однажды Распутин заставил их поцеловаться и поклясться быть «конями в одной упряжке». Не раз по совету Распутина Рубинштейн делал дорогие подарки Протопопову то ко дню ангела, то к пасхе, то к рождеству. Так что, если он на французском донесении написал резолюцию о расследовании, он же может эту резолюцию и перечеркнуть. Но беда в том, что человек он без хребта. Сегодня он может резолюцию перечеркнуть, а завтра написать еще более крутую. Тут нужно перестраховаться дополнительно… Вырубова! Вот на кого можно поставить. Тоже любит деньги, тоже не раз получала от него дары, она может с его делом запросто шагнуть в покои царицы и сказать: «Губят, матушка, хорошего человека и друга Григория». А тогда не будет страшна никакая резолюция…

Рубинштейн не знает, каким временем он располагает, чтобы успеть предотвратить беду. Так или иначе, действовать нужно безотлагательно, сейчас же. И прежде всего следует увидеться с организатором этой сделки — Крюге. Одна голова — хорошо, две — лучше.

Распорядившись слуге вызвать к подъезду автомобиль и подать одеться, Рубинштейн вскоре помчался на Васильевский остров, где на четырнадцатой линии в пятиэтажном новом доме жил Крюге. Он уже неделю не выходил из дому, лежал с тяжелой простудой.

Служанка, открывшая дверь, не хотела его впускать.

— Барин болен… барин болен… — твердила она с каким-то балтийским акцентом.

— Хуже будет, если помрет, — буркнул на ходу Рубинштейн и, сбросив пальто, устремился по коридору этой хорошо известной ему огромной, казенно обставленной квартиры, в которой его компаньон жил один.

Крюге действительно лежал в постели, держа на голове резиновый пузырь со льдом. Увидев Рубинштейна, он смахнул пузырь, приподнялся в удивлении:

— Дмитрий Львович?..

— Он самый… Здравствуйте. — Рубинштейн сел поодаль на стул — он боялся болезней и больных. Взглянув на заросшее, землистого цвета лицо Крюге, подумал: вот уж некстати эта болезнь, и спросил — Как чувствуем себя?

— Да вроде получше, — поспешно ответил Крюге. — Рассказывайте, что случилось? — Он прекрасно понимал, что Рубинштейн пришел не просто навестить его, да и видел, что он встревожен.

— Возникла… одна неприятность… — начал Рубинштейн и рассказал о визите Манасевича.

Крюге вскочил с кровати и, забыв туфли, зашагал босиком от стены к стене. Костлявые ноги, всклокоченные волосы, задравшаяся штанина пижамы настроили Рубинштейна на веселый лад.

— Может, вы закончите этот танец? — насмешливо сказал он. Внезапно остановившись, Крюге спросил тихо:

— Когда ближайший поезд на Гельсингфорс?

— По-моему, лучше взять аэроплан, — совершенно серьезно ответил Рубинштейн, но Крюге видел в его глазах откровенную насмешку.

— Вы понимаете, что это катастрофа?

— Под обломками гибнут нерасторопные, — буркнул Рубинштейн и, вынув из жилетного кармана сигару, занялся ею. Он очень не любил трусливых и не собирался это скрывать.

Крюге надел стеганый халат, выгреб ногой из-под кровати ночные туфли. Рубинштейн все еще занимался сигаретой.

— Дмитрий Львович, не разыгрывайте передо мной театр, — резко сказал Крюге. — Вы сделали грубую ошибку — Манасевича надо было купить. А теперь вы и на себе и на мне затянули петлю.

Рубинштейн поднял на него черные круглые глаза.

— Манасевич дрянь… — спокойно ответил. — Вы уж меня не учите, кого покупать, кого продавать. Я эту торговлю знаю лучше вас.

— Что вы предлагаете?

— Для начала в это дело надо запрячь Протопопова. Товар тоже гнилой, но, поскольку резолюцию написал он, а нам нужно выиграть время, начать придется с него. Где этот ваш француз?

— Час назад звонил мне, он остановился в «Астории».

— Можете вы завтра привезти его ко мне на дачу?

— Зачем?

— Я позову Протопопова. Француз с моей и с вашей помощью объяснит Протопопову, что наша операция с русскими бумагами выгодна Франции. Опять же союзной нам Франции, и это значит, что мы с вами не преступники, а достойны поощрения. Кроме того, не забудем, что сам Протопопов не только министр, но и довольно ловкий делец. Нам с вами придется с ним поделиться.