Василий Ардаматский - Избранное. Компиляция. Романы и повести 1-13

Воячек лежал, забившись между грудой шпал и забором, и ругался сквозь сжатые зубы: «Проклятье… проклятье…» Он еле смог заползти в эту щель — вывихнутую ногу скручивало такой болью, что его жар прошибал. А от мороза каменела спина. Досадно было до слез — так складно, что называется, без соринки провести весь побег и споткнуться у самого дома, где его ждут с шаткой надеждой самые дорогие ему люди.

Он решительно встал, чуть не вскрикнув, когда оперся на больную ногу. Навалившись грудью на шпалы, постоял с минуту, переступая с ноги на ногу, как бы привыкая к боли, и решительно вышел на тропинку. Утро все же отпихнуло ночь — перед Вояче-ком в морозной дымке открылась знакомая придорожная окраина Питера — приземистые склады, фабричные заборы, редкие дома. Тропинка вывела его к железнодорожному переезду, он облокотился на опущенный шлагбаум. Дышал судорожно, от него клубами валил пар. Из-под меховой шапки выбились мокрые волосы, мгновенно оледеневшие. Жарко было от преодоления боли. Но вот же преодолел — вон какой кусок проковылял!..

С грохотом прошел заиндевелый товарный поезд, на площадке последнего вагона он увидел укутанного в тулуп проводника и невольно улыбнулся ему издалека, вспомнил своего из шестого вагона — спасибо, товарищи!..

Действительно, побег удался на славу — научилась партия и этому…

Воячек энергично оттолкнулся от шлагбаума и зашагал по разъезженной ломовыми дороге. Вывихнутая нога, казалось, кричала от боли, но он шел, шел, шел, стиснув зубы до боли в скулах. Когда миновал ворота мануфактуры Максвеля, прислонился к забору. Перевел дух. И дальше…

На Шлиссельбургском проспекте в глухом переулке стояло несколько краснокирпичных домов для рабочих. Он зашел в первый и, хватаясь сильными руками за перила, быстро вскинулся на второй этаж и постучал в дверь пятой квартиры. Открыла молодая женщина. Она, может, целую минуту смотрела на него, а потом бросилась ему на шею, повисла на нем. Он так и внес ее в квартиру.

— Люди, смотрите, кто явился! — кричала она. — Люди, идите сюда!

В переднюю выбежали двое парней и с разбега кинулись на него:

— Сашко! Сашко вернулся!..

…Почти не веря, что это происходит с ним, он лежал в мягкой постели. Бритая щека нежно касалась гладкого полотна подушки. Вывихнутая нога млела в теплом компрессе. А возле него на кровати, на стульях и прямо на полу сидели его друзья, его дорогие товарищи по борьбе — большевики с Александровского паровозного, с вагоноремонтного, с ткацкой фабрики Губбарда. Он знает их не так уж давно — кого год, кого — три, только хозяйку этой квартиры Лиду с Максвеля он знает еще с довоенного времени. Она жена его невенчанная. В первый год войны они вместе листовки против войны клеили, а теперь она сама создала партячейку на мельнице Мордуха. Но всех их связывает такое высокое и благородное братство, когда каждый готов, не задумываясь, жизнью рискнуть за другого.

Он уже рассказал им, как лихо был организован его побег, но никто не восхищался, не спрашивал подробности, и слушали с серьезными лицами, будто он рассказывал о работе…

А потом заговорил Виталий Шурыгин — наладчик станков с Максвеля, лицо у него было задумчивое и тревожное:

— Накипело до крайности… до самой последней крайности… То, что самодержавию крышка, ясно как день… Но что мы сможем потом? Чтоб так не получилось, что шли мы, шли через виселицы, тюрьмы и каторги, а в решающий час сплошали… — Он поднял свои черные злые глаза на Воячека и спросил жестко — Ты куда теперь пойдешь?

— Туда же, к солдатам, — не задумываясь, ответил Воячек. — Без солдат революция безоружна, а этого допустить нельзя.

— Не меньше недели будешь лежать, — строго сказала Лида… Все промолчали — знали, что он встанет завтра… Да и Лида знала это…

Покачиваясь на кожаных подушках автомобиля, премьер-министр Штюрмер тревожно думал о предстоящей встрече с монархом. Государь на несколько дней приехал из Ставки и вызвал его… Еще так недавно каждая поездка в Царское Село была для него праздником. Там его окружали милые, любящие люди, которые сами позвали его на этот высокий пост. С ними ему было хорошо, просто, даже весело.

Когда он узнал, что Царское Соло прочит ему кресло премьера, он так возрадовался, что в нервом же разговоре с царицей сказал о своем намерении немедленно переменить свою немецкую фамилию на русскую, и, не задумываясь, сделал бы это, но императрица почему-то посчитала сие нецелесообразным.

Усевшись однажды утром в это кресло, он произнес про себя слова молитвы, которую сочинил для него Григорий Распутин: «Самоё божье провидение будет со мной в моих деяниях на благо России…» Об этой молитве он узнал накануне от самой императрицы, она соизволила на память воспроизвести ему эти слова и сказала: «Я тоже верю — так будет». Все это было совсем недавно, и, боже, как он был уверен, что все у него будет хорошо и он действительно поведет Россию и себя к вершинам славы.

И вдруг стало происходит! что-то неуловимое, непонятное, и праздник стал тускнеть. Недавно, совсем недавно все еще было хорошо, вот в субботу императрица страшно смеялась над его рассказом о том, как он утром по рассеянности надел ботинки на босу ногу. А в понедельник она была мрачнее тучи и задавала ему неприятные вопросы… Что случилось? Кто ей нашептал?..

Он все чаще вспоминает счастливое время, когда был ярославским губернатором. Господи, полный хозяин. За год только раз тревога, когда приезжала правительственная ревизия. Но и это всегда заканчивалось традиционным ужином с ревизорами за городом на волжском берегу… В губернаторстве он отрастил свою бороду-лопату, кинжальные усы и научился так сурово сдвигать мохнатые брови, что от одного этого ярославских купцов в дрожь бросало… А главное, все шло как бы само собой, он мог по нескольку дней не появляться в служебном кабинете, мог спать хоть до полудня и знать, что все идет исправно. Был при нем секретарь, верный его помощник Филичев Сан Саныч — из адвокатов, при нем, господи боже, можно было год проспать без ущерба делу. Предлагал ему ехать с ним в столицу — отказался. Злые языки сообщили, будто Сан Саныч сказал, что с таким бездельником и лентяем, как он, подниматься в верха все равно что на эшафот. Не верится, не мог сказать такое — он же за время, что служил при нем, двухэтажный дом себе отгрохал, собирался имение покупать…

Но, конечно, столица — это тебе не тихий Ярославль, и пост премьера беспокоен. И что странно, казалось бы, высокая должность в государстве, а настоящей власти в руках не чувствуешь: она у царя. Званий и названий дали целую кучу, а ты другой раз даже своему времени не хозяин. В Государственный совет езжай и сиди там часами, в Синод езжай и опять же сиди там, сам правительство созовешь — опять сиди. К вечеру задница болит… А вокруг-то столько всяких сановников, куда ни повернешься, чтобы не промахнуться, кланяйся, кланяйся, помни, кто из святых кем ему приходится…