Евгений Ивин - Откровения секретного агента

— Так не пойдет. Сумму надо писать буквами. — И сунул мне еще половинку листа бумаги. — Пиши то же самое, только пятьсот — не цифрой.

Я быстро написал, а сам думал: «Почему же пятьсот, когда дал мне всего триста. Может, ошибся и надо ему напомнить? Вдруг обидится, он же чекист, и ему ошибаться не положено. А тут какой-то салажонок его уличает. Черт с ними, с двумястами рублями, дело важнее денег, как любил выражаться мой дядька Гриша. Когда-то он был красным партизаном и уж лучше меня разбирался, что важней: деньги или дело». Я свернул расписку и протянул ему.

— Давайте я ту уничтожу, — попросил я невинно и без всякой задней мысли. Но шеф снова уставился в расписку, а я подумал: «Опять что-нибудь не так», — и действительно — он сунул ее в карман и сказал с легким раздражением:

— Надо же было написать и цифры, и буквы, так всегда пишется. — Это он произнес медленно, но четко, как будто вдалбливал мне в голову, чтобы я понял наконец, что я — тупой идиот, с которым работать и работать.

Третью расписку с буквами и цифрами Иван Дмитриевич спрятал в карман и назидательно изрек:

— Единственный, кому я доверяю уничтожение таких документов, — это я сам. Запомни, я сам уничтожаю на огне.

После этого шеф вылил из бутылки остатки коньяка в свой фужер, выпил, закусывать не стал, но ответил на мои мысленные вопросы, чем очень меня удивил. Я ведь ни единым словом или жестом не дал понять, что мне интересно, почему расписка на пятьсот рублей, а денег получил только триста.

— У нас такая работа, что приходится тратить собственные деньги, и мне их никто не возвращает. Тебе будут, а мне нет! Вот сейчас ресторан — это мои затраты, поэтому ты и написал расписку на пятьсот. Такие вещи в нашей системе — обычное дело, руководство об этом знает. Я вот купил к дню рождения своему начальнику часы — он ведь знает, откуда деньги. Он своему начальнику подарок к дню рождения сделал, думаешь, из своей зарплаты? Не мной это заведено. Я думаю, и ты доволен. Мы всегда должны быть друг другом довольны, тогда тебе будет хорошо… — закончил он многозначительно, что я истолковал по-своему: давай будем сообща тянуть у КГБ, и тогда твоя карьера обеспечена. А что я? Могу что-то изменить, если у них так заведено по всей иерархической лестнице? Мне нужно думать о себе, о своей карьере разведчика, а не считать сотни, которые чекисты вытащат из кармана своего родного Комитета. Не обеднеет!

— Да, не обеднеет! — неожиданно прочитал шеф мои мысли и протянул мне руку. — Будем дружить? — Он приподнялся, уцепился за мою шею и слюняво поцеловал. Гадючья улыбка расползлась по всей его пьяной самодовольной роже, но теперь она казалась уже не такой мерзкой, я крепко стиснул его ладонь и коротко ответил с выражением:

— Будем дружить!

Белгород-Днестровский, этот сонный городок близ Одессы, отличался лишь величественной аккерманской крепостью. Сам городок раньше именовался по-турецки «Аккерман». Нынче он оживлялся постоянным притоком туристов, которые лазили по древним стенам крепости, заползали, как тараканы, во все щели, надеясь что-нибудь обнаружить и прихватить в качестве сувенира. Однако, кроме камней, там ничего не было, а старожилы дурачили туристов рассказами, как один офицер приехал сюда с миноискателем и нашел тайник. У туристов не было миноискателя, и они довольствовались тем, что местный фотограф делал их снимки внутри крепости и на крепостной стене, ставя на передний план желающих запечатлеть на долгую память посещение такой знаменитой крепости. Всякому было лестно иметь фото и потом блистать своей эрудицией, что он был на крепостных стенах, где снимался фильм «Адмирал Ушаков». Чего греха таить, я и сам полазил по этим стенам. Гидом у меня была Татьяна, которая знала всю историю Аккермана и увлекательно рассказывала обо всем, с чем соприкасался мой любопытствующий взор.

В одно из таких посещений крепости я сказал Татьяне:

— Хочу пожить в Белгород-Днестровском с полгода. — Такой срок мне установил мой шеф, считая, что я за это время достаточно освою автомобиль, работая слесарем на автобазе.

Татьяну мое желание обрадовало: ей самой не хотелось уезжать из собственного дома. Здесь она уже работала в школе, преподавала английский язык в десятых классах. Начинать где-то с нуля — ее несколько страшило.

— Здесь трудно с работой, — лишь заметила она, взглянув на меня своими большими карими глазами, в которых отразилась едва заметная тревога.

— Меня не страшит любая работа: хоть слесарем на автобазе, лишь бы платили хорошо, а там посмотрим.

— Почему слесарем? — удивилась она. — Это же грязная работа. Можно попробовать в школьной библиотеке, в какой-нибудь конторе, наконец, на паромной переправе.

Однако вышло по-моему, я как в воду глядел, когда говорил об автобазе: только там и было для меня свободное место слесаря-сборщика.

И пошла грязная работа, но я делал ее с удовольствием. За пару недель я перечитал кое-что по теории автомобиля и сразу стал на голову выше своих коллег. Все знали, что у меня высшее образование, но я мотивировал свою работу слесарем тем, что — семья, жить надо. Конечно, слесарь всегда имел какую-то халтуру: надо быстро сделать что-то — шоферы всегда платили. Поэтому пятерку, десятку в день я подрабатывал.

Дважды приезжал мой шеф, уважаемый Иван Дмитриевич, привозил деньги, заставлял писать по две расписки. Второй раз он заявился прямо на автобазу и увидел меня во всей красе: грязные руки, грязный, засаленный комбинезон и я злой как черт — один водитель запорол двигатель и пытался свалить на меня, что я плохо его перебрал. Но я доказал, что он не долил масла в двигатель и сплавил подшипники.

Мы вышли в курилку, шеф подстелил газету на скамейку, чтобы не испачкать свой светлый плащ, сел и спросил:

— Ну, как?

— Да так, — ответил я, еще не успев остыть. — Каждый норовит на тебе в рай въехать! Рабочий класс!

— Учись владеть собой и строить свои взаимоотношения со всякими людьми и без мата, даже если тебя и обложат трехэтажным. Не забывай, где тебе придется работать, там у людей другие отношения. Там и пролетарии другие, со своей психологией.

— А мне кажется, люди везде одинаковые со своими эмоциями.

— Ты прав! Но ты особый человек, ты разведчик и должен быть без эмоций. Держи всегда на лице улыбку. Даже если при тебе будут увечить ребенка, ты не должен никак реагировать на это.

— Тогда вы напрасно на меня сделали ставку. Я другой человек, я улыбаться не могу и ребенка калечить не позволю, — зло ответил я, потому что в меня вселился бес и остановиться я не мог.

— Ну, хорошо, хорошо! Пусть так и будет, это я образно выразился. Но ты должен владеть собой, от этого будет зависеть твое благополучие и даже, может быть, жизнь. — Шеф помолчал, о чем-то размышляя, прикрыл глаза, демонстрируя, как он глубоко задумался над важнейшей проблемой, а точнее моей дальнейшей судьбой, и, наконец, изрек: