Меган Хорхенсен - Измена

На этом аналитик идёт отдыхать. Принятие решения, организация успешного налёта, с учётом средств ПВО противника, сезонной скорости ветра, технологий наиболее эффективных ударов по стационарным объектам и многое другое – уже не его дело.

Налет совершен силами двух бомбардировочных авиаполков в составе 64 машин. Во время налёта сбито четыре самолета, потеряны 32 человека.

Немцы теряют завод, который полгода возводили и полгода будут восстанавливать. Из-за потери завода фронт получит на тысячу самолетов меньше. Это жизни десятков тысяч союзных солдат, моряков и партизан (исходя из известного расчета, что каждый немецкий самолет в среднем уносит жизни двадцати бойцов). Это результат недельной работы небольшой группы аналитиков и военных разведчиков, которые либо спокойно попивали кофе, наблюдая за сопредельной стороной из окна швейцарского санатория, либо ползали по беспомощно разбросанным в песках обломкам самолёта, либо допрашивали военнопленных, либо сидели у себя в кабинетах, а после работы играли в теннис, чтобы освежить голову.

Запомнится лишь гибель тридцати двух летчиков.

Так же работают аналитики и сегодня. Информацию они черпают из открытых источников. Иногда пользуются источниками, недоступными широкому кругу. Редко организуют какие-то действия ради уточнения ситуации. Ещё реже сами принимают участие в таких действиях.

Опытный аналитик замечает любую деталь, любую несуразность, любое противоречие в тексте. Опытный аналитик замечает истину, скрытую между строк…

Опытный аналитик, в конце концов, опирается на интуицию. Даже если после первого прочтения невозможно прийти к правильному выводу, опытный аналитик всегда чувствует присутствие недосказанного… Опытный аналитик обладает даром предчувствия.

Португалия, южное побережье. 7 марта 2004 года.

Пляж. Красноватый песок и раскаленное солнце. Мы бредём к еле заметным вдали острым башенкам Кинтейры. Купаться невозможно, вода ещё холодна. Из-за ветра солнце не обжигает кожу, и поэтому мне легко удаётся склонить Мари к прогулке в городок на горизонте.

Держимся за руки, как обычно. Если мы куда-то идём вместе, я всегда по-мальчишески стараюсь взять Мари за руку. Мне приятно ощущать в руке её маленькую ладошку. Мари очень маленького роста, и Мари очень грациозна. Всё, что она делает. Любое движение, любой жест – всё делается плавно, вкусно, обжигающе красиво.

Пляж пустынен. С одной стороны волны, с другой – поднимаются отвесные скалы. Подслушать нас невозможно. Невозможно снимать телеобъективом, считывая движение губ. Поэтому я могу открыто рассказать всё, что скрывал много лет.

Я не готовился к разговору, хотя так поступать нельзя. Но это Мари. Мы слишком хорошо друг друга знаем. К тому же мы слишком любим друг друга, чтобы прибегать к уловкам и делать подходы.

Я – аналитик. Я занимаюсь важным делом, которое может опрокинуть судьбы цивилизации (впрочем, эти судьбы столько раз опрокидывали, что, возможно, при очередном опрокидывании цивилизация, наконец-то, встанет на ноги). Я – профессионал, умеющий находить выход из любых ситуаций. Но это Мари.

Я не умею вести себя с Мари профессионально. Я не могу причинить ей боль. Потому что она делать больно не умеет.

Не знаю, с чего начать. Бредём по мокрому песку. Ослепительное солнце бьёт в глаза.

Мари, мне хочется прижать тебя к груди, обнять, гладить тёмные волосы, осторожно целовать их, чуть касаясь губами… Мне нельзя терять тебя, но у меня два дня жизни. Потом я умру. Буду убит. Но если ты мне поможешь, то, возможно, мне удастся лишь притвориться мертвым. А чтобы просить тебя о помощи, Мари, мне надо всё рассказать.

И поэтому мы, пройдя жарким пляжем, доберёмся до далекого, мерцающего городка, а затем прогуляемся по безлюдным улочкам и зайдём в небольшое угловое кафе, где никого нет, кроме высокой и худой блондинки-барменши… Сядем за столик, заказав стакан кока-колы для тебя и спрайта для меня, и будем долго сидеть, болтая ни о чём. Потом вдруг в кафе вбежит человечек, выпьет прямо у стойки чашечку кофе, скинет на прилавок монеты и выскочит, не бросив в нашу сторону ни одного взгляда. И тогда я пойму, что потеряться не удалось. Сегодня воскресенье. Полдень. Жара. Курортный городок. И мужчина в костюме, с галстуком, в расстегнутом пиджаке – единственное послабление от официоза никому не нужного в этот день, в это время, в этом городке, но предписанного правилами… Человечек, ни разу не поглядевший в нашу сторону, дабы не встретиться случайно взглядом – то есть, прекрасно понимающий, что я смотрю на его затылок… Тут же исчезнувший в веренице вымерших улочек…

Сколько их, таких человечков, обшаривающих сейчас каждый ресторанчик, каждую лавку, каждый закоулок? И получающих в эту секунду сигнал отбоя, так как «объект обнаружен… оставайтесь на связи». Теперь они успокоились – я не исчез, оставив в номере ненужные вещи.

Гуляем по пустому городу. Тихонько доходим до набережной, но и тут никого. Почти никого. В воскресенье, в жару. Пустынный пляж. Каждый человек на виду… Где, в какой европейской стране можно увидеть подобное? Не зря Виктор вежливо попросил меня приехать именно сюда – здесь ничего не стоило убедиться, что я прибыл один, без сопровождения.

Обедаем в небольшом испанском ресторанчике – любимая нами паэлья, которую тут готовят не хуже, чем в Испании, и сангрия – холодное красное вино, в котором намешаны свежие фрукты. В зале пусто. Позже пара танцоров станет танцевать фламенко. Танцуют они замечательно, но начнут через пару часов, когда мы уже уйдём. Мне хочется дождаться выступления, но пока рано говорить, что я был здесь всего две недели назад, разговаривая с Виктором, глядя ему в глаза и понимая, что вижу его в последний раз…

Португалия, южное побережье. 27 февраля 2004 года.

Виктор постарел, и это бросается в глаза. Заказываем жаркое. Мы оба исповедуем закон о неприятии спиртного во время работы, поэтому к мясу просим минералку. После еды, благодушно откинувшись на спинку стула, закурив сигарету и лениво поглядывая на танцующую пару, я спрашиваю, не отводя глаз от танцующих:

– Виктор, а в каком году он умер? И как?

– Кто?

В голосе Виктора непонимание. Если бы я хоть в чем-то сомневался, то решил бы, что искреннее. Хотя, возможно, до него в первый момент на самом деле не дошло, о ком я спрашиваю – слишком неожиданный у меня вопрос.

– Он. Лансер.

– …

Виктор молчит. Он мог начать игру: Вытаращить глаза. Поперхнуться, закашляться. Удивленно переспросить. Задумчиво покачать головой – мол, надо же до такого додуматься. Мог даже поддакнуть, сказав, что такие версии встречались и раньше, хотя и не в отношении Лансера.