Артур Таболов - Шпион

У всех участников экспедиции были документы советских военнослужащих. Токаева допрашивал английский капитан, довольно хорошо говоривший по-русски.

— Подполковник, вы и ваши люди незаконно проникли на территорию британской оккупационной зоны, — заявил он. — Это серьезное нарушение соглашения о разделе Германии. Только не говорите, что вы заблудились. Можно по ошибке заехать на десять километров, но не на двести. Вы все в гражданской одежде. Это заставляет заподозрить вас в шпионаже. Ваше счастье, что вы без оружия. Что вы искали в развалинах центра?

— Вы видели, что мы нашли, — ответил Григорий. — Кое-какие документы. Вам они не нужны, а нам пригодятся.

— Мне нравится, что вы не увиливаете от ответа. Что же мне с вами делать? Подождите, позвоню в штаб, получу инструкции.

Захватив документы Григория, капитан вышел, оставив задержанного под присмотром вооруженного солдата. Через полчаса вернулся.

— Вы свободны, подполковник. Приказано отпустить. Наше командование выразит советским оккупационным властям протест.

— А что с моими товарищами?

— С ними будем разбираться.

«Ганза» уже стояла на территории базы. Дежурный на КПП открыл перед ней шлагбаум. Григорий выехал на ведущий к Берлину автобан, радуясь тому, что он так легко отделался и не понимая, почему это произошло.

Капитана Квашнина и его оперативников освободили через три дня. Британское командование направило Главноначальствующему СВАГ маршалу Соколовскому официальный протест, на этом инцидент был исчерпан. Но не для подполковника Токаева.

Генерал-полковник Серов был от ярости вне себя.

— Какого хуя тебя туда понесло? — гремел он на Григория, стоявшего перед ним по стойке «смирно». — Ты что, не понимал, чем это может кончиться?

— Понимал, товарищ генерал-полковник. Но решил рискнуть. Документы Брауншвейгского центра могли представлять для нас очень большой интерес.

— А если бы вас перестреляли? Что бы я сказал маршалу Соколовскому?

— Не перестреляли же. Я специально приказал никому не брать оружия. Не повезло.

— У этого невезения может быть и другое название!

— Так точно. Я и сам об этом думал. Очень уж слаженно действовали англичане. Будто знали, кого они найдут в развалинах центра.

— Ты на что это намекаешь, Токаев? Что у нас в Каррхорсте предатель и он предупредил англичан о вашем появлении?

— Вы этого не допускаете?

— Не допускаю, у нас предателей нет! Ну что ты стоишь столбом? Вольно, садись. А я вот о чём думаю. Как-то очень быстро тебя отпустили. Остальных продержали три дня, а тебя сразу. Почему бы это, Токаев?

— Не могу знать.

— Та сказал, что капитан кому-то позвонил и тебя освободили. Кому он звонил? Какие инструкции получил?

— Не могу знать, — повторил Григорий.

— А не сказали ли ему, что ты свой и тебя нельзя задерживать?

— Что значит свой?

— То и значит. Нет ли тебя в их секретных списках?

— Товарищ генерал-полковник, если вы считаете меня английским шпионом, арестуйте меня.

— Если бы я считал тебя шпионом, пристрелил бы прямо здесь, в этом кабинете. Не дергайся, не считаю. Но согласись, что для таких мыслей есть некоторые основания. Всех держат три дня, а его сразу отпускают. Почему? Поневоле задумаешься. Ладно, Токаев, забыли, иди работай. Но ещё один прокол, и отправлю тебя в Москву. Мне здесь разъебаи не нужны. Свободен.

В тот же вечер Григорий сел за машинку и напечатал:

«Начальнику Отдела Военно-Воздушных Сил Военного Управления СВАГ генерал-майору авиации тов. Александрову.

Прошу Вас возбудить ходатайство перед Управлением Кадров ВВС СССР о переводе меня на постоянную работу в Советский Союз. Свою просьбу мотивирую тем, что:

1. В Германии нахожусь уже два года и четыре месяца и, таким образом, долго оторван от регулярной научной работы и преподавательской деятельности;

2. За это время я в свободное от службы время работал над своей докторской диссертацией, и мне её необходимо довести до конца. Для этого я должен быть в СССР, поскольку здесь у меня нет возможности провести необходимые эксперименты;

3. Работа, которую я здесь выполняю, ни с какой стороны меня не удовлетворяет, на ней я дисквалифицируюсь. Эту работу сможет выполнять любой более-менее грамотный офицер. Следовательно, из-за моего ухода дело не пострадает. В то же время в Советском Союзе я буду использован в соответствии со своей специальностью и квалификацией и принесу стране больше пользы.

Я желаю в дальнейшем работать на прежнем месте, т. е. в Военно-воздушной академии им. Жуковского. Хотел бы убыть в СССР ещё в октябре с.г.

10 октября 1947 года».

Генерал-майор Александров передал рапорт Серову. Тот разорвал его на части и бросил в корзину.

— Вот что, Токаев. Понимаю, что ты на меня обиделся. А зря. Всех подозревать — это моя обязанность. Ты по-глупому прокололся? Прокололся. Но я дам тебе возможность реабилитироваться. Собирайся, на днях летишь в Париж.

— Что мне там делать? — не понял Григорий.

— Работать. А что конкретно делать, тебе скажут.

— Но я не говорю по-французски.

— Те, кто тебя встретят, говорят. Хватит того, что ты говоришь по-немецки.

— И всё-таки, что я должен буду делать?

— Встретишься с Зенгером. И поговоришь с ним о ракетах. С тобой будут ещё три человека. Один водитель, двух других представишь учёными. Они будут молчать. А ты легко найдёшь с Зенгером общий язык.

— Уговорить его переехать в Москву? — предположил Григорий.

— Это был бы идеальный вариант.

— А если он не согласится?

— Дальше уже не твоя забота.

— Товарищ генерал-полковник, вы уже видели, какой из меня диверсант. Я не диверсант, я учёный. Пошлите в Париж кого-нибудь другого.

Серов нахмурился.

— Не понял. Ты что, отказываешься?

— Да, отказываюсь.

— Токаев, это не просьба, это приказ. Знаешь, что бывает за невыполнение приказа?

— Знаю. Вызывайте наряд, отправляйте меня на губу. Но этот приказ я не выполню.

— Мне говорили, что вы, осетины, упрямый народ. Но я не думал, что такой упрямый. Ты понимаешь, что это конец всей твоей карьеры?

— Понимаю.

— И всё-таки нет?

— Нет.

— Я тебе это припомню. Кру-гом! Убирайся из моего кабинета!

Григорий вышел. Он понимал, что для него наступают трудные времена. Но даже не подозревал, что они окажутся такими трудными.

Прошло несколько дней. О Париже Серов больше не заговаривал. Подполковника Токаева он перестал замечать. При встречах смотрел сквозь него своими холодными глазами, на приветствия демонстративно не отвечал. Григорий написал ещё один рапорт о переводе в Москву, принёс его генерал-майору Александрову.