Джон Ле Карре - Война в Зазеркалье

Он прижал ладони к лицу, желая собрать остатки сил и получше сосредоточиться, затем взял ключ и начал выстукивать. Держите руку посвободней, указательный и безымянный на ключе, большой – снизу, кисть на стол не опускайте. Фред, дышите равномерно, вы увидите, что так вам будет легче.

Господи, почему рука двигается так медленно! Он даже убрал руку с ключа и стал беспомощно глядеть на свою раскрытую ладонь; вытер левой рукой обильный пот со лба и почувствовал, что ключ скользит по столу. Кисть слушалась плохо: этой рукой он убил того парня. Все время он произносил про себя – точка, точка, тире, потом К, эту букву он всегда помнил, точку между двух тире – губы произносили буквы, а рука не слушалась, он все равно что заикался, и тем сильнее, чем больше произносил слов, и тот парень сидел в голове, только тот парень. Возможно, работа с ключом Морзе шла быстрее, чем ему казалось. Он потерял ощущение времени; глаза заливало потом, он больше не мог вытирать лоб. Он продолжал шептать точки и тире, он знал, что Джонсон злился бы на него, потому что следовало думать про точки и тире, а думать надо было в музыкальной форме, ти-таа, таа, как делают профессионалы, но Джонсон не убивал того парня. Сердце стучало чаще, чем ключ, рука будто отяжелела, а он все продолжал выстукивать, потому что больше ему ничего не оставалось делать, только это его держало: все тело разваливалось. Теперь он уже ждал, когда за ним придут, даже желал этого – берите меня, забирайте, – он хотел услышать шаги. Дайте мне вашу руку, Джон.

Когда наконец все закончил, он встал и шагнул к кровати. С полным равнодушием взглянул на лежавшие рядком поверх одеяла кварцы, нетронутые, готовые к работе, последовательно пронумерованные.

* * *

Эйвери посмотрел на часы. Было четверть одиннадцатого.

– Он выйдет в эфир через пять минут, – сказал он.

Вдруг Леклерк провозгласил:

– На проводе Гортон. Он получил телеграмму из Министерства. Наверняка для нас какие-то новости. Сюда высылают курьера.

– Что бы это могло быть? – спросил Эйвери.

– Думаю, венгерские дела. Донесение Филдена. Мне, возможно, придется вернуться в Лондон. – Он довольно улыбнулся. – Но вы, пожалуй, и без меня справитесь.

Джонсон в наушниках сидел на деревянном стуле с высокой спинкой, принесенном с кухни. Трансформатор темно-зеленого передатчика мягко жужжал; шкала настройки с включенной подсветкой бледно сияла в полумраке чердака.

Холдейн и Эйвери сидели на неудобной скамье. Перед Джонсоном лежали блокнот и карандаш. Он снял наушники и сказал стоявшему рядом Леклерку:

– Я буду вести прием как полагается, сэр, и все расскажу вам. И все запишу, тоже на всякий случай.

– Я понимаю.

Они молча ждали. Вдруг – для них это было волшебной минутой – Джонсон выпрямил спину, резко кивнул им, включил магнитофон. Он улыбнулся, быстро переключился на передачу и начал выстукивать.

– Приступайте к передаче, Фред, – громко сказал он. – Прием хороший.

– Он справился! – шумно прошептал Леклерк. – Он теперь на объекте! – Его глаза горели от возбуждения. – Вы слышите, Джон? Вы слышите?

– Давайте потише, – попросил Холдейн.

– Вот он, – сказал Джонсон спокойным голосом. – Сорок две группы букв.

– Сорок две, – повторил Леклерк.

Джонсон был неподвижен, голова чуть наклонена в сторону, он полностью сосредоточился на наушниках, лицо было бесстрастным в бледном свете.

– Теперь помолчите, пожалуйста.

Минуты две его рука сновала в раскрытом блокноте. То и дело он что-то неразборчиво бормотал, шептал какие-то буквы или покачивал головой, пока составление донесения не замедлилось или только так казалось, потому что рука с карандашом замирала и он напряженно вслушивался, потом тщательно вырисовывал по одной каждую букву. Он посмотрел на часы.

– Ну, давайте, Фред, – воскликнул он. – Давайте, переключайте, уже почти три минуты. – Но донесение все шло и шло, буква за буквой, и на простоватом лице Джонсона появилось выражение тревоги.

– Что происходит? – требовательно спросил Леклерк. – Почему он не меняет частоту?

Вместо ответа Джонсон воскликнул:

– Заткните ваш передатчик, Фред, ради Бога, заглохните.

Леклерк нетерпеливо потрепал его за плечо. Джонсон отвел один наушник в сторону.

– Почему он не меняет частоту? Почему он все еще передает?

– Он, наверно, забыл! Он никогда не забывал при подготовке. Я знаю, что он медлителен, но Боже! – Он продолжал автоматически писать. – Пять минут, – пробормотал он. – Пять кошмарных минут. Уберите ваш поганый кварц, возьмите другой!

– А нельзя ему сказать?

– Конечно, нет. Невозможно. Он не может вести прием и передачу одновременно!

Все стояли или сидели с окаменевшими лицами. Джонсон обернулся к ним и сказал умоляющим тоном:

– Я говорил ему, и не раз, много раз. Это самоубийство – то, что он делает! – Он посмотрел на часы. – Он передает уже почти шесть минут. Чудовищный дурак.

– Что они будут делать?

– Если поймают его сигналы? Вызовут другую станцию. Запеленгуют, дальше простая задачка из тригонометрии, когда застреваешь на одной волне. – Он с безнадежным видом хлопнул обеими ладонями по столу, указал на передатчик, как на что-то позорное. – Ребенок бы справился. Взял бы два компаса… Боже мой! Ну, давайте, Фред, ради Бога, давайте! – Он написал несколько букв и потом отбросил карандаш в сторону. – Все равно все останется на пленке, – сказал он.

Леклерк повернулся к Холдейну:

– Наверняка мы что-то можем сделать!

– Потише, – сказал Холдейн.

Передача прекратилась. Джонсон отстучал короткий ответ, быстро, яростно. Тут же прокрутил обратно пленку и начал писать. Положив листок с шифром перед собой, он работал, наверное, с полчаса, не прерываясь, порою складывая какие-то числа на клочке оберточной бумаги под боком. Царило молчание. Когда все закончил, он встал, из уважения к начальству, о чем в последнее время часто забывал.

– Вот донесение. Район Калькштадта закрыт на три дня в середине ноября, когда в городе видели пятьдесят советских военнослужащих. Никакого особого снаряжения. Слухи о передвижении советских войск далее на север. Предположительно войска переместились в Росток. На станции в Калькштадте Фритше неизвестен. Дорога в Калькштадт не перекрывалась. – Он бросил листок на стол. – После этого еще пятнадцать групп, их я расшифровать не смог. Наверно, он сбился при кодировании.

* * *

В Ростоке снял трубку седоватый сержант фопо, это был пожилой задумчивый человек. Секунду он слушал, потом стал набирать номер на другой линии.

– Наверное, мальчишка какой-нибудь, – сказал он, продолжая набирать. – Какая частота, вы сказали? – Он прижал другую трубку к уху и стал быстро говорить, трижды повторив частоту. Потом зашел в соседний кабинет. – С Витмаром нас соединят через минуту, – сказал он. – Его стараются запеленговать. Еще прослушивается?