Кемель Токаев - Не жалея жизни

Какое-то время они помолчали, затем секретарь укома более спокойным тоном произнес:

— Должен ты меня понять, Андрей Григорьевич, все происшедшее кровоточит, и тут никакие рубцевания не утешат. Торопить, конечно, не будем. Но ты со своими людьми поспешай.

— Понятно, товарищ Зарембо, будем трудиться.

На последовавшем у себя коротком оперативном совещании Аверин поставил каждому из сотрудников дополнительно к имеющимся новые задания.

Крапивину — отработать и проверить версии по листовкам, Боброву — выявить наиболее подозрительных из числа тех, кто в последние две недели приезжали в город. Мусарину досталась командировка в аулы Тулебай, Чекой, Билембай; Латиф Садыков получил задание проверить купцов (он при этом непонимающе развел руками — какой, мол, из меня, малограмотного, ревизор?); себе Аверин выбрал поездку в Леонидовку. Он решил там, на месте, детально изучить подступы к банде, выходы на ее связи.

Зимний путь на санях долог. И хотя вместе с Рамазаном возок подготовили основательно, натрамбовали сена, положили два тулупа, к ночи оба сильно продрогли. Ветер дул с юго-востока, порой чудилось, что он нес запахи горно-алтайских лесов.

После ночевки на постоялом дворе и скудного завтрака спозаранку снова отправились в дорогу. Пара лошадей бойко тащила легкую кошеву. Рамазан ни разу не достал кнута.

И в сельсовете, и в разговорах с членами партячейки и комсомольцами Аверин ощущал настороженность и скованность людей. Порой казалось, что они почти немые: «Ты, мол, уедешь, а нам тут жить, обещанные тобою чекисты и чоновцы приедут и уедут, а банда после них тут рассчитается с нами». Как это ни было горько, но отыскать подхода к банде Андрей не смог. Пустым с точки зрения результатов оказался и опрос свидетелей налета Найды на арестантский этап.

Несколько удачливее оказался Рамазан. В промежутках между пиалками забеленного молоком кипятка он сумел узнать у своих старых и новых знакомых все местные новости по традиционной системе «узункулак». Оказывается, один из людей Найды дружит с людьми Билембая, в ауле которого несколько раз видели какую-то женщину по имени «Варвара», в сопровождении заместителя Найды Яшки Ионова и его помощника Исы. Они, по слухам, привозили много добра, а уезжали с пустыми руками, но веселые и всегда в полночь.

Услышав такое, Андрей вопросительно поднял брови, но Рамазан спокойно продолжал рассказ, чуть-чуть интонацией выделив слова о прошлых торговых связях Билембая с одним из городских купцов. Недавно этот купец-татарин опять побывал в ауле. О чем он говорил с баем — неведомо.

«Если это не плотва — насадка, — подумал Аверин, — можем сказать, что нам везет. Конечно, байское влияние штука серьезная. Ах, Рамазан, Рамазан, умница! Отсеять такое в многочасовой беседе с разными людьми по силам лишь немногим. В нем, несомненно, прирожденный оперативный талант. Как только закончим это дело, добьюсь отправки его на учебу».

На обратном пути Аверин частенько подумывал, что, видно, кто-то сильно восстановил большинство жителей села против Советской власти. Ночевки не делали, только на постоялом дворе поменяли лошадей, быстренько попили чай. Аверин торопился.

По возвращении, при изучении докладов сотрудников постепенно выяснилось: ничего существенного не обнаружено. Враждебное подполье своевременно и умело прятало концы. К такому же выводу пришел и Толстиков, чья поездка в Галкино оказалась безрезультатной. «Одни протоколы показаний запутавшихся свидетелей привез, — с горечью промолвил Константин. — Правда, мне один комсомолец, парнишка, намекнул: якобы Найда несколько раз приезжал в село по ночам, а кто-то из жителей Галкино, по слухам, держит для банды в соседнем ауле у бая небольшой табун запасных лошадей. Где тут правда, а где домысел, проверить не мешает».

Шли дни. Сквозь шелуху мелких или просто пустых сообщений редко проглядывало крохотное зернышко надежды на успех. А ведь приходилось заниматься и другими ждущими своего решения вопросами. Однако Аверин продолжал настойчивую работу по этому делу. Он составил новый план, в котором главное внимание отводилось вопросам, связанным с внедрением своих людей в логово врага.

В начале марта в уездном кооперативе появился новый работник. Ровный в обращении с сослуживцами, достаточно образованный, он с усердием, тщательно выполнял свои обязанности. Постепенно многие стали, сначала со ссылками на начальство, а потом и без таковых, перепоручать новичку свою работу. Он безропотно принимал дополнительные нагрузки. Как-то незаметно все привыкли к Василию Николаевичу. А Лидия Петровна, претендовавшая, по мнению кооперативных кумушек, на роль примадонны их конторы, несколько раз одарила этого симпатичного (хотя, по мнению женщин, излишне застенчивого) мужчину многозначительной улыбкой и однажды в обеденный перерыв собственноручно принесла ему к рабочему месту стаканчик морковного чая.

Постепенно многие узнали, что Василий Николаевич ранее жил в Симбирске. С ним — волгарем — сблизился фармацевт Вячеслав Зябкин, была ли здесь виной общая привязанность к Волге (все знали — Зябкин из Самары) или иные интересы — точно никто сказать не мог. Но однажды земляки действительно повели наедине подробный разговор о родных городах, о событиях, прошумевших там в 1918 году. Первым начал Зябкин.

— Знаете, — сказал он, — мне до сих пор наша «Самарская республика» памятна. Так много было интересного, перед российской демократией открывались такие просторы, каких страна не знала даже весной и летом семнадцатого.

— В вас говорит любовь к родным местам, — улыбаясь, ответил Василий.

— Нет, я серьезно.

Вячеслав настороженно и испытующе посмотрел на собеседника. Но тот оставался спокойно сосредоточенным.

— А если так, то надо сказать, мы были слишком розовыми мечтателями, хотели сидеть на двух стульях.

— Вы полагаете, наши верхи мало нажимали на власть?

— Именно. Сами утонули в говорильне и дело утопили.

— Но позвольте, основным атрибутом демократии… — Зябкин, готовясь к длинной тираде, вдохнул слишком много воздуха и закашлялся. Василий не стал поддерживать долгий разговор и, как отрубив, заявил:

— Прохлопали-с и у нас на Волге, и здесь, и вообще.

Вечером того же дня Зябкин принимал гостя у себя в жилой половине здания аптеки на Интернациональной. Не спеша покуривая, гость — мужчина в старом офицерском френче — задавал уточняющие вопросы о Василии Тимофееве, его манере вести разговор, интонациях, жестах и тому подобных мелочах, на которые Зябкин, как выяснилось, внимания не обратил.

— Ошибочно тебе кличку «Орел» дали, лучше было бы зябликом или кротом назвать, — с ехидством произнес гость, — ведь ты провалил задание. Что я скажу «Казанцу»? Это же надо умудриться — не найти тему для разговора о Волге и ее людях. Ладно, для первого раза прощу. Мы тут твоего симбирца под пристальное внимание возьмем, капитально его надо проверить.