Антоний Фердинанд Оссендовский - Мирные завоеватели [Избранные сочинения. Том IV]

В то время, когда барка пересекала залив Петра Великого, откуда-то издалека прямо на нее метнулся любопытный белый луч. Он не дошел до нее, но осветил верхушки волн, пошарил по морю и потух.

— Таможенники? — спросил Салис Швабе.

— Миноносец! — шепнул Мый-Ли и тотчас же отдал какое-то приказание.

С мягким шуршанием упали паруса, и китаец побежал на нос барки гасить горевший на высоком штоке сигнальный фонарь.

Когда вторично вспыхнул прожектор, то он не нащупал уже парусов и не мог найти среди волн мачт и глубоко сидевшую барку. Мый-Ли вел к югу свое судно и, пользуясь свежим фордевиндом, шел быстро.

В Амурском заливе, недалеко от урочища Славянки, Мый-Ли ввел свою барку в маленькую, скрытую со стороны моря и суши бухту. На берегах не было ни жилья, ни даже следов пребывания человека. Густые кусты поднимались выше в горы с растущим на них дубовым лесом. Днем барка стояла на якоре, и никто не появлялся на ее палубе, только дежурный матрос, тихо покачиваясь, пускал клубы табачного дыма и заунывно визгливым голосом выкрикивал слова песни. Но ночью картина менялась. Вся команда и четыре европейца были на палубе барки, которая выходила в море и бросала якорь немного правее красного пловучего буйка, обозначавшего фарватер, служивший для прохода всех больших пароходов по Амурскому заливу.

Привязавшись на длинном канате к бую и бросив два якоря, барка тихо покачивалась на волнах, а от нее отходила нагруженная доверху лодка с бочками и мешками цемента. В другой лодке сидели европейцы и следили за работой.

Работа же была несложная. По самой середине фарватера китайцы бросали в воду мешки с цементом и открытые бочки.

Падая на дно, цемент впитывал в себя воду и, постепенно затвердевая, превращался в твердый, как скала, камень. С каждым днем скала эта росла и, поднимаясь со дна все выше и выше, приближалась к поверхности моря. Работа длилась почти две недели. Наконец, Мейергаммер, производивший промеры, радостно улыбнулся и сказал:

— Довольно! Теперь, когда надо будет, достаточно десятка мешков, и посреди фарватера неожиданно появится подводный камень, который может причинить много хлопот и неприятностей всем тем, кто не знает о существовании его.

После этого разговора, в пустынной бухте барка Мый-Ли скрывалась и днем и ночью, очевидно, ожидая каких-то событий.

Сам Мый-Ли, европейцы и даже равнодушные китайцы, составлявшие команду барки, видимо, томились в бездействии. Они молча, с раздраженным видом, смотрели на воду и на прибрежные кусты, пили чай, курили и ходили вдоль борта, злобно сплевывая в воду.

— Однако! — сказал однажды Салис Швабе. — Это уж слишком! Ты не знаешь ли, Вольф, кто должен прибыть сюда для проверки наших работ?

— Не знаю! — ответил капитан. — Мне лично не удалось побывать в Японии перед тем, как встретиться с тобой. Я лишь послал пространное донесение с одним из приказчиков торгового дома «Артиг и Вейс» нашему послу в Токио, а уж он от себя, по предписанию из Берлина, должен был снестись с морским министерством Японии.

— Это становится неудобным! — в свою очередь заявили Мейергаммер и Фосс. — Хотя фирмы наши и осведомлены о нашей командировке и получили соответственное приказание от германского посла в Пекине, но государственные дела — одно, а дела фирмы — другое и тоже имеют большое значение, тем более, что они тесно связаны с делами германской агентуры на этой окраине.

— У меня, например, — продолжал Мейергаммер, — со дня на день должны начаться работы по постройке узкоколейной дороги в крепостном районе. Работами должен руководить я, и правительство поручило фирме Родпель очень внимательно наблюдать за ходом работ по этому подряду. Если же я не буду ко времени на работах, то ими станет руководить другое лицо, которое, конечно, не будет столь опытно в смысле наблюдательности, как я. Что ж делать?

Никто не мог ничего ответить на этот вполне, казалось, справедливый вопрос. Все думали почти то же. У всех были свои заботы и свои дела, и долгое молчание со стороны японского правительства раздражало и волновало Салиса Швабе, Вольфа и обоих инженеров.

Дни тянулись скучно и однообразно. По ночам не спали, раздраженно думая о том, что они позабыты и никто не заботится ни о них, ни о важных работах, законченных ими.

Однако, они ошиблись. Тот, кто должен был прибыть к ним, давно уже был в пути. Он вышел на эскадренном миноносце № 17 из Нагасаки и спустился к югу, после чего шел мимо берегов Ляодунского полуострова и Корейского побережья, в некоторых местах подходя к берегу и осматривая то таинственные знаки, нанесенные белой краской на прибрежных утесах, то неизвестно кем поставленные сигнальные вехи. Иногда он спускал шлюпки и подходил к самому берегу, где его встречали японцы или китайские рыбаки и о чем-то шептались с ним. Так путешествуя, он постепенно приближался к южной части Амурского залива и был уже близко от урочища Славянка и той бухты, где укрылась барка Мый-Ли.

Пришел он в бухту ночью. Миноносец № 17, покрытый по бортам окрашенным в цвет дерева брезентом, с необыкновенными мачтами и беспомощно висящими на них парусами совершенно не напоминал собой тех мрачных, глубоко сидящих и острых, как лезвие ножа, судов, которые в начавшееся делаться уже тревожным время бороздили Японское море по всем направлениям от Цусимы и до Татарского пролива. Когда он вошел в бухту, на барке все спали, даже дежурный матрос; он расположился среди пустых бочек и кругов канатов и мирно уснул. Даже трубка выпала из его рта. Коса его черной змеей извивалась по палубе, а по ней, никем не тревожимые, ползали пауки и огромные тысяченожки, охотящиеся за ними.

Часовой вскочил, как ужаленный, когда о борт барки мягко ударился неслышно подошедший с потушенными огнями и с глушителям и на трубах миноносец.

На палубу барки вбежали японские матросы, и один из них крикнул:

— Позвать хозяев!

Но в трюме уже слышали этот окрик, и вскоре один за другим вышли Вольф, Салис Швабе и их помощники. Одновременно по перекинутому трапу на барку взошел низенький, приземистый мужчина с редкими седеющими бакенбардами и грубым, но энергичным лицом.

— Кто из вас капитан германской службы — Карл Вольф? — спросил он глухим голосом.

Вольф вышел вперед и поднял шляпу.

— Я — капитан флота его императорского величества императора Германии! — ответил он. — С кем имею честь говорить?

Прибывший черными выразительными глазами скользнул по фигуре капитана, правый угол его губ поднялся кверху, что сразу придало его лицу какое-то зловещее выражение, совершенно не похожее на улыбку.

— Адмирал Уриу! — прикладывая по-военному руку к фуражке, бросил прибывший. — Мне бы хотелось немедленно осмотреть исполненные вами работы.