Чингиз Абдуллаев - Идеальная мишень

Уехал с женой в Африку, прожил с ней там два года, а потом развелся. Мало того, бросил все и переехал в Москву, уже в девяносто четвертом, в самое трудное время. Дочь забрал с собой. А сейчас согласился работать на полковника Кочиевского. И еще: Труфилов и Кочиевский из ГРУ, а Вейдеманис из КГБ. Тогда почему же Кочиевский ему поверил? Почему Кочиевский поверил чужаку? А ведь они никогда с ним прежде не сталкивались. И почему Вейдеманис согласился?

— Деньги большие заплатили — вот и согласился, — с раздражением проговорил Шевцов. — У нас сейчас все покупаются. Не то что подполковника, генерала купить могут. Пообещали ему сто тысяч, так он и про КГБ, и про совесть свою забыл.

— Вы не поняли меня, майор, — сказал Дронго. — Он может забыть про свою совесть, может забыть про свою прежнюю работу. Может оказаться потенциальным предателем. Но подполковник КГБ не может так быстро превратиться в идиота.

— Что-то я не очень вас понимаю, — пожал плечами Шевцов.

— Вы прекрасно все поняли, — усмехнулся Дронго. — Его, конечно же, могли купить, и я не исключаю такой возможности. Но ему поручили найти Труфилова, и он знает, кого именно должен искать, верно? Более того, бывший разведчик должен понимать, что его едва ли оставят в живых после завершения такой операции. И вот у меня вопрос: почему он пошел на такой риск? Он ведь обязан понимать, что шансов остаться в живых у него нет. Ни единого шанса. Его не оставят в покое. Как только найдут Труфилова, уберут и его. И тем не менее он согласился. Почему? Почему он согласился на роль «идеальной мишени»?

Получается, что он смертник. Или идиот. Вы можете представить, что подполковник КГБ, имеющий немало наград, стал полнейшим идиотом? Я не могу.

Воцарилась тишина. Подчиненные Шевцова молча переглянулись. Майор же в изумлении уставился на Дронго — майору нечего было возразить.

Дронго тем временем снял телефонную трубку, набрал номер.

— Здравствуйте, Всеволод Борисович, — сказал он, — у меня к вам большая просьба. Поручите Гале Сиренко узнать об Эдгаре Вейдеманисе все, что можно. Не по документам, а лично. Пусть побывает у них дома, пусть опросит соседей. У вас есть его московский адрес. И было бы очень неплохо, если бы она побеседовала с его матерью и с дочерью. Я хочу понять психологию этого странного человека.

Хочу понять, почему он согласился работать на Кочиевского, хотя прекрасно понимает, что может в итоге поплатиться за это жизнью.

— Да, сделаем, — ответил Романенко. — У нас новые сведения о Труфилове.

Нам удалось выяснить имя человека, с которым Труфилов контактировал уже после ухода из военной разведки. Можете записать. Это Игорь Семенович Ржевкин, живет в Антверпене. У него там своя фирма. Вы можете немедленно выехать в Антверпен?

Сейчас мы передадим по факсу все данные на него.

— Выезжаем немедленно, — выдохнул Дронго. — Спасибо, Всеволод Борисович.

В комнате снова появился комиссар Вестерген. Он подошел к Дронго и сказал:

— Кребберс работал на военную разведку бывшего СССР. В нашей службе безопасности сообщили, что она раньше называлась… — Он посмотрел на листок бумаги, который держал в руке, и прочел:

— Г.Р.У.

— Едем в Антверпен, — заключил Дронго. — К сожалению, я оказался прав.

Они убирают всех, кто имеет хоть какое-то отношение к Труфилову. Надо торопиться. Господин комиссар, вы не знаете, где можно арендовать вертолет или самолет?

— Это так срочно? — спросил комиссар.

— Боюсь, что да. Если я прав, то вся эта компания выехала именно в Антверпен. И очень боюсь, что мы можем снова опоздать.

Он смотрит на меня, и я гадаю: кто из нас больше удивлен? Он или я?

Даже понимая, что в Кребберса и в Марселя стрелял профессионал, даже сознавая, что со мной не послали бы дилетанта, даже вычислив, кто именно мог отправиться третьим наблюдателем, — я все же не ожидал его здесь встретить. Именно он предложил мне работать на полковника Кочиевского. Именно он был терпеливым охотником в горах, где обучал молодых пограничников. И он — вместе со мной — брал все призы на соревнованиях по стрельбе. Майор-пограничник Виктор Кузьмин, мой бывший товарищ, а ныне профессиональный убийца.

— Здорово ты меня вычислил, — улыбается Виктор, улыбается так, словно мы встретились с ним в парке Горького. — Молодец. Я, признаться, даже не ожидал, что ты так быстро здесь появишься.

Он убрал телефон в карман — и это было сейчас самое главное. Чемоданчик же по-прежнему держал в левой руке.

— Зачем ты его? — спрашиваю я, все еще ошеломленный нашей встречей.

— Как это зачем? — удивляется Виктор. — Он ведь мог тебя убить. Я прекрасно видел, как он тебе угрожал. Или ты хотел, чтобы он разрядил свой пистолет в тебя? Ну, знаешь, нельзя быть таким неблагодарным. Я только что, можно сказать, спас тебе жизнь, а ты выбегаешь из кустов, наставив на меня пистолет.

— Тише, — говорю я, — нас могут услышать соседи.

— Тем более, — соглашается он, переходя на шепот. — Чего ты хотел?

Чтобы он твои мозги по стене размазал? Я уже сколько дней тебя охраняю, а вместо благодарности…

— В Хайзене твоя работа была? — перебил я.

— Моя, — кивает он с улыбкой. — Нелегко было, Эдгар, попасть в него и не попасть в тебя. Но я сумел, вспомнил, как ты меня учил, и сумел.

— А в Антверпене тоже ты сработал?

— Там было просто, — улыбается он еще шире. — Там вообще проблем не было.

— Сукин ты сын, — говорю я безо всяких эмоций в голосе.

— Почему? — искренне удивляется он. На круглом лице Виктора впервые появляется озабоченное выражение. Странно, у него самое заурядное, круглое лицо. Ломброзо, вероятно, ошибался — у Витьки обычный круглый череп.

— Господи, ты даже не понимаешь, почему ты мерзавец, — говорю я своему бывшему товарищу.

— Действительно, не понимаю, — говорит он, пристально глядя на меня. — Я убирал всякую мразь, можно сказать, помогал полиции избавлять мир от разной шпаны. В Хайзене я застрелил бывшего агента, сначала предавшего свою страну, а потом и тех, на кого работал. Когда ты к нему пришел, я терпеливо ждал окончания вашего разговора. И, только сообразив, что ничего не вышло, Убрал Кребберса. Или в Антверпене… Я ведь сидел у офиса с самого утра. Ждал, когда ты приедешь. И только когда ты вошел в офис, я пошел к машине Ржевкина. Для меня важнее всего был твой разговор с ним. И только после разговора Ржевкину пришлось замолчать. Навсегда замолчать.

— Ты сам-то хоть слышишь, что говоришь? — спрашиваю я. — Ты человек или робот? О живых людях ведь говоришь…

— Да ладно тебе. — Он поморщился. — О каких живых людях речь? О мерзавцах. Моему брату в Чечне ноги перебило, из его роты половина в живых остались. Брат от гангрены умер, его даже в Москву привезти успели. Так вот, из их роты только один офицер остался. Лейтенант. Который от вида крови маму звал и даже мух давить не умел. Это до войны. А сейчас он сам людей режет. Не стреляет, он этого не любит. Именно режет. Мерзавцев всяких, наркоманов, шваль всякую. Когда в Москву вернемся, ты ему о живых людях расскажи, пусть он и тебе свои шрамы покажет.