Никэд Мат - Желтый дьявол [Том 2]

— А их сила!.. Разведчики говорят, полк сюда брошен… — Новиков не унимается.

— А мы им перцу берданочного посыплем…

И посыпали…

Все хорошо: Грач на коне, а с ним хороший эскадрон ребят. Фронт уже развернут. Глубоко, крылом по правому флангу посланы отряды Санарова и Млаева, а на левом — Ветров и Новиков… Все в порядке.

Тах-тах-тах…

— Эге ж!.. — Грач чуть вперед на седле — екнуло его казацкое сердце, усы щетиной.

Должно быть, разведка столкнулась.

Буух… — первый снаряд штурмовки.

Тат-та-та-та-та-та… — часто застучал пулемет. Ближе японские цепи.

И еще: бахх… — снаряд.

Жжжжжжиии… — через голову Грача.

Уже две японских атаки отбили — крепко держатся ребята. И вдруг сзади, с сопочки: тах-та-та-та-та-та… — и:

— Банза-ай!..

А спереди — снова японская цепь в атаку:

— Банза-ай!!..

— О, щоб тo6и!.. — проклятая макака! — Ребята, за мной!.. — бросается в атаку Грач на коне, прямо в свои передовые цепи.

Но поздно — уже все смешалось: не выдержали хлопцы — тикают…

Только одиночные выстрелы…

На взмыленной лошади всадник по тракту.

Штерн придержал коня.

— Товарищ Штерн! — Сашка-комсомолец тяжело дышит, не может говорить.

— Ну?

— Грач разбит… Партизаны бегут… Ветров послал предупредить… Отряды не слушают командиров… Паника страшная… Патронов нет…

— Приняли бой?..

— Да!.. Японцы обошли…

Штерн нахмурился…

— Наши отступают… Куда?..

— На Анучино… Японцы за ними…

— Значит… в тылу уже… — молнией в голове: надо скорей предупредить Зарецкого у Ивановки… — Какой уже теперь бой — только бы вывести отряды из зоны окружения… — мелькают в голове обрывки решений, — да, так…

— За мной!.. — Штерн, свистнув нагайкой по коню, спускается карьером к Ивановке. За ним — ординарец, а за ординарцем — Сашка на измученной лошади едва поспевает…

Но и там поздно: хотя и разомкнулись отряды Зарецкого, но японцы идут широким фронтом — трудно зацепиться даже за сопки…

Под Мещанкой было зацепились, дали бой… Ну — только патроны все повыстреляли… а их…

— Что мошки, так и прет!.. — докладывает Зарецкий Штерну, — вот санитарные двуколки отбили… А что толку — патронов нет… Не будешь касторкой стрелять… А потом… — и Зарецкий ближе к седлу Штерна, — крестьянство гуторит — по домам… «не в силах»… — говорят…

— По домам!.. — голоса в отрядах кругом.

— Слышишь?.. Митинговать скоро будут… конец… — и Зарецкий крепко, матерно ругается и бьет свою кобылу, а сам к митингующим…

Штерн вспоминает: — старая история! — и невольная улыбка на молодых, пухлых губах. — Может-быть, еще не все потеряно? Надо хотя бы ядро удержать, организованно отступить… А остальных… пусть их… — и в самую гущу отрядов въехал.

— Товарищи!..

Все к нему — знают его, верят ему…

Замолкли.

И вдруг опять: та-та-та-та-та-та… — где-то совсем близко.

— В цепь!!. — громом Штерн.

Несколько десятков смельчаков залегли, а остальные…

…Сашка с Зарецким рядом в цепи… Метится макаке в рот, а сам думает: «пропала, кобылка…» Теперь я пеший кавалерист…

Едва вывел Штерн смельчаков.

— Большой недочет!.. — ругается, шагая тоже без лошади, Зарецкий.

Только и видно одну звезду, вон там, между ветвей… А дальше — ничего, тьма кругом. И холодно и сыро…

Не может повернуться… больно…

— А-а-а!.. — тихо стонет партизан, Левка-эмигрант.

Его берданка далеко отброшена. Сам он свалился здесь — больше не в силах брести и ее тащить…

Лежит и думает: «вот ребята бросили, а еще товарищи… Кругом тайга, ночь… Он не знает дороги — в сопках недавно… А нога ноет… — кость должно быть перебита… Пропал», — думает.

— Вот тебе и партизан… навоевал… — и тошно Левке. — Из Америки ехал… думал… А вот тут какая-то дурацкая пулька, и… приехал… И нет даже марли перевязать рану, и некому… Бросили.

Когда отступали — он только слышал команду Ветрова: — В цепь, товарищи, в цепь!.. — но какой там… не удержишь… Он тоже… да догнала проклятая…

«Неужели так-таки и пропадать…» — мелькают жуткие мысли в тишине осенней ночи. Такой чужой, чужой, таежной ночи.

Неужели он переехал Великий океан только за тем, чтобы где-то в кустах Приморской тайги погибнуть… А русская революция?.. Ведь он ехал в ней гореть и работать…

Ведь он еще так молод, ему так хочется жить и бороться за революцию…

…Нет!.. Он должен ползти… Он слышал, как кто-то крикнул, там, когда он падал: — в Анучино, там лазарет…

Нет!.. Он должен выбраться отсюда… Должен.

Рана заныла сильнее, но мускулы, молодые и крепкие, — хотят жить…

Безумно жить хочется… И перевернулся на живот и на локтях пополз… Винтовку не забыл — партизан…

Америка далеко… А здесь — русская революция, и он научится за нее драться…

И ползет Левка — только скрипит зубами от боли… Ползет и ползет…

А кругом ночь и тайга.

Ночью к костру еще одна эстафета.

Взял. Читает…

— …И там тоже!.. Разгром, полный разгром… — вслух произносит Штерн… — Бедняга Грахов: ему и пушка не помогла…

— Какая пушка?.. — Зарецкий подкидывает валежник в костер.

— Он с маяка снял… готовил нам сюда, и снаряды уже делали к ней…

Молчат.

Громко, тягуче, с присвистом храпит Сашка. Смаялся. Как пришли, разожгли костер — поел сала и ткнулся носом в хвою и…

Хррр… хоррр… хррррр…

— Ишь, кроет!.. Во все носовые завертки… — Зарецкий посмотрел, а сам ближе к нему и тоже прикурнул.

А Штерн сидит у костра и думает:

«Что-то у Спасска делается… Как Снегуровский — на него обрушился центральный удар горной японской дивизии. Как-то в Имано-Вакской долине, у Гурко… у Морозова… То же, наверное, что и здесь… Конец… конец повстанчеству…»

Но в глазах — огни костра и мысли его далеко: он думает об Урале, где бьется сейчас Красная армия…

Ничего — они сделали свое дело, они помогли Красной армии…

Ничего…

И освещает костер красными отблесками молодое, обросшее бородой, исхудавшее лицо Штерна. Освещает он еще и морду лошади: большой черный глаз и жующие губы, раздувающиеся ноздри…

Это лошадь Штерна.

…Вчера утром, рано — эти мягкие ноздри, голову, гладила чья-то белая, нежная рука, любимая рука…

Штерн думает: «Как-то они там с лазаретом…»

…Успели ли…

В тряских телегах стон. А над головами…

Бу-ух… бух… жжжжии… трах… — рвется шрапнель: японцы открыли заградительный огонь и уже вступают в Анучино.

Все население бежит…

Ольга наклонилась над раненым, — крепко держит у него ногу, примотала ее к краю телеги. А раненый на нее глазами и стоном:

— A-а а-а!..

— Ну, ничего… потерпи немного… Вот… отъедем… доктор тебе перевяжет…

— Сестрица… я умру?..