Алистер Маклин - Темный крестоносец [Черный сорокопут Черный крестоносец]

Осторожно прикрыв дверцу, я приступил к осмотру верхней части бюро. Профессор, видимо, предполагал, что я его навещу, так что даже не потрудился опустить верхнюю крышку. Спустя пять минут, после тщательного обследования, я понял, почему он это сделал. В верхних ящичках и ячейках бюро не было ничего достойного внимания. Я уже решил плюнуть на все и сворачиваться, когда мне в глаза бросилась, пожалуй, самая заметная вещь на столике бюро — блокнот в кожаном переплете с листками, проложенными папиросной бумагой. Между обложкой блокнота и промокашкой был вложен листок тонкой пергаментной бумаги.

На нем были отпечатаны шесть строчек — двойное, через дефис, название, за ним цифры. Восемь цифр в каждом случае. В первой строке значилось: «Пеликан-Такишмару 20007815», во второй: «Линкьянг-Гаветта 10346925» и так далее, в оставшихся четырех строках такие же бессмысленные названия и комбинации цифр. Потом следовал пропуск шириной в дюйм, и еще одна строка: «Каждый час 46 Томбола».

Мне это ни о чем не говорило. Если это информация, то самая бесполезная из всех возможных. Или у меня перед глазами такой важный шифр, которого я в жизни не видел. Так или иначе, толку мне пока от этого никакого, но в дальнейшем может пригодиться. Полковник Рэйн отметил, что у меня фотографическая память, но только не на такую абракадабру. Я взял карандаш и бумагу со стола профессора, скопировал запись, вернул листок на прежнее место, снял ботинок, сложил бумажку и сунул ее, обернув в кусок полиэтилена, под пятку в носок. Мне не хотелось повторять проход по коридору в кухню, поэтому я вылез из окна, расположенного со стороны, противоположной дому Хьюелла и рабочему бараку.

Через двадцать минут я был достаточно далеко от дома и не без труда поднялся на ноги. Я не ползал на такую дистанцию с младенческих дней и потерял сноровку. Более того, отсутствие тренировки на протяжении многих лет привело суставы в абсолютную непригодность к подобного вида передвижению, и они дико болели, однако, состояние локтей и коленок было ничуть не хуже того, в котором оказалась прикрывавшая их одежда.

Небо было почти полностью затянуто облаками, но не совсем. Время от времени внезапное появление полной луны заставляло меня судорожно бросаться за ближайший куст и ждать, пока небо снова не потемнеет. Я шел вдоль рельсов, которые вели от камнедробилки и сушильного ангара, заворачивая сначала к югу, а потом, вероятно, к западной части острова. Меня интересовало, что это за ветка и куда она ведет. Профессор Уизерспун аккуратно обходил любые упоминания о том, что находится на противоположной стороне острова. Но, несмотря на все меры предосторожности, наболтал очень много. Он рассказал мне, что фосфатная компания выбирала по 1000 тонн горной породы в день, а раз следов от нее не осталось, это значит, что они ее вывезли. Сделать такое можно было на корабле, большом корабле, а никакой большой корабль не смог бы пришвартоваться к маленькой плавучей бревенчатой пристани рядом с домом профессора, даже если бы ему удалось приблизиться к ней вплотную в мелкой лагуне, что само по себе невозможно. Нужно было нечто большее, существенно большее: каменный или бетонный причал, сложенный, возможно, из коралловых блоков, и либо кран, либо подъемный бункер с наклонным загрузочным желобом. Может быть, профессор Уизерспун не хотел, чтобы я ходил в этом направлении.

Через несколько секунд я сам склонился к тому же мнению. Не успел перешагнуть через небольшую канаву, где маленький ручеек, почти полностью скрытый кустами и зарослями, стремился по склону горы в сторону моря, и пройти каких-нибудь десять, шагов, как сзади послышался приглушенный топот и звук ломающихся веток, что-то тяжелое толкнуло меня в спину, повиснув на плече, и прежде чем я успел отреагировать, как будто медвежий канкан со страшной силой защелкнулся на моей левой руке, чуть выше локтя. Дикая боль пронзила меня насквозь.

Хьюелл. Первое, что инстинктивно пришло мне в голову в тот момент, когда я шатаясь попятился, стремясь сохранить равновесие. Хьюелл, это должен быть он. Такой силы захват может быть только у него. Как будто руку разорвало на две части. Я резко развернулся, вложив всю силу в хук правой туда, где по расчетам должен был быть его живот, но удар пришелся в пустоту. Остается только удивляться, как у меня не вылетел плечевой сустав, но мне было не до удивления. Я снова зашатался, силясь сохранить равновесие. Сохранить равновесие и сохранить жизнь. На меня напал не Хьюелл, а пес, размером с волка.

Я попытался отодрать его правой рукой, но громадные клыки только глубже вонзились в левую руку. Я пробовал снова и снова достать его кулаком, но он был слишком далеко, за моим левым плечом, и удары не достигали цели. Лягаться ногами было тоже бесполезно. Я не доставал до него и не мог сбросить. Рядом не было ничего большого и твердого, обо что можно было бы его придавить, и я прекрасно понимал, что стоит мне попробовать упасть на него, как он отпустит захват и клыки сомкнутся на моем горле, прежде чем я успею это понять.

Весил он примерно восемьдесят — девяносто фунтов. Клыки были словно стальные крючья, а когда вам в руку вонзят стальные крючья, с гирей в девяносто фунтов, происходит только одно — плоть человеческая не выдерживает и начинает рваться, а у меня она последняя, одолжить больше не у кого. Я чувствовал, как слабею, к горлу подкатывала тошнота, как вдруг, в момент просветления, рассудок или то, что от него осталось, снова начал действовать. Достать нож из-за пояса не составляло труда, но десять секунд, за которые я одной рукой освобождал его от тряпки, тянулись бесконечно. Остальное было просто. Отточенный конец вошел за грудину, под углом в сторону сердца, почти не встретив сопротивления. Через долю секунды капкан, сжимающий мою руку, разжался, и пес испустил дух еще до того, как шлепнулся на землю.

Я не понял, какой он был породы, да мне было на это наплевать. Схватив за шкирку, я подтащил его к берегу ручья, который еще недавно пересек, и сбросил в воду там, где заросли были погуще. Мне показалось, что здесь он будет надежно скрыт от посторонних глаз, но зажечь фонарь, чтобы убедиться в этом, я не решился. Я прижал труп ко дну тяжелыми камнями, чтобы после дождя его не снесло на видное место, потом улегся на берег, опустил лицо в воду и лежал почти пять минут, пока боль, шоковое состояние и тошнота постепенно не отпустили меня, а прерывистый, лихорадочный пульс и тяжелый стук в ушах не утихли. Это были неприятные минуты.

Снять рубаху и майку было не просто, потому что рука уже начала распухать, но мне это удалось, и я промыл рану в проточной воде ручья. К счастью, вода была пресной. Промыть рану водой, подумал я, особенно важно, если собака была бешеной. Эффект примерно тот же, когда промываешь рану после укуса королевской кобры. Но думать об этом было все равно бессмысленно, поэтому я худо-бедно перебинтовал руку разорванной майкой, натянул рубаху, выбрался из ручья и направился дальше, вдоль рельсов. Нож теперь я держал в правой руке наготове. Меня трясло. Трясло от неудержимой ярости. Я не питал добрых чувств к кому бы то ни было.