Алексей Азаров - Дом без ключа. Кн.2

— Скотина! — мрачно изрекает лейтенант.— Вонючий ублюдок! Он врал, что вещи из Версаля!

— В лагере его отучат...

— А наши деньги?

— Это я беру на себя... Сядьте рядом с Дюраном, Дюпле!

Жюль тяжело плюхается на стул. Шепчет: «Ты понял?» Жак-Анри прищуривает глаз: молчи!.. Большие жулики уличили маленького, пытавшегося надуть их; сейчас, очевидно, последует возмездие.

Капитан выпячивает щуплую грудь. Достает бумажник, а из него — две бумажки по сто франков. Спрашивает:

— Кто из вас разбирается а живописи? Вы или вы?

— Сожалею,— говорит Жак-Анри.

— Мое дело бронза,— ворчит Жюль.

— Хорошо. Получите и можете идти.

Полицейских в коридоре нет, и Жюль дает выход возмущению.

— Хоть бы извинились!

— Уймись, старина!..

Жюль умолкает — они как раз входят в дежурку, на минуту погружаясь, как в омут, в плотную вонь и шум. Сержант за загородкой отрывается от журнала и бурчит ажану у дверей:

— Пропустите, капрал.

Жак-Анри ногой толкает дверь и выходит на лестницу... Жизнь... Очень хочется жить. Дышать воздухом, ходить по улицам, пить кофе или вино, разговаривать с друзьями, спать, просыпаться, работать, петь, молчать... Нет, только не молчать. Нельзя быть угрюмым.

Жак-Анри ускоряет шаг и думает сразу о многом. Почему хозяин не предупредил? Раньше их с Жюлем разобрался что к чему? Воз-можно... Но все-таки надо раз и навсегда договориться, что сигнал об опасности будет звучать при появлении полицейских или немцев... В любом случае... Не всегда представится возможность безнаказанно избавиться от сигареты с запиской. И еще: надо пореже бывать в магазине всем вместе.

— Ты что, старина? — спрашивает Жюль.— Разговариваешь вслух. Что «решено»?

Жак-Анри объясняет.

— Мне это тоже не по душе,— говорит Жюль.— Общая крыша хороша для любовников, но не для нас с тобой.

— Лучшей не предвидится.

— Я, пожалуй, уйду из магазина.

— Новые документы и новая легенда — легче сказать, чем сделать!

У автобусной остановит Жюль прощается. В 13.30—сеанс радиосвязи, а до бульвара дю Шато еще ехать и ехать: там нет станции метрополитена. Техник должен к этому времени взять из «почтового ящика» вчерашние шифровки и передать их радисту... А у Жака-Анри — свободные тридцать минут. На полдень назначено свидание с информатором — сотрудником штаба Штюльпнагеля.

15. Октябрь, 1943. Париж, Булонский лес.

Двухэтажный особнячок в Булонском лесу, занятый Рейнике под штаб, постепенно обретает обжитой вид. В кабинет бригаденфюрера поставили мягкую мебель, я комнаты офицеров— светлые шведские бюро и кресла. Каждое утро в вазах меняют цветы. Гаузнер осыпает их сигарным пеплом и топит в воде окурки— по рассеянности. Рейнике пробовал ему выговаривать, убеждал, что цветы — это прекрасно, комиссар соглашался и делал по-своему, и я конце концов все с этим примирились. Но не Мейснер! Злая шутка лейтенанта о козле, путающем розы с капустой, вышла за пределы особнячка, растеклась по всем отделам гестапо и, обогащенная, вернулась, достигнув ушей Гаузнера. В наказание комиссар засадил лейтенанта за канцелярскую работу — поручил ему переписку с концлагерями, Мейснер при удобном случае пожаловался Рейиике, подчеркнув. что числится в штабе офицером по связи с абвером, но сочувствия не встретил. Бригаденфюрер поставил ого «смирно» и, заключая разнос, добавил, что если служебная необходимость и интересы рейха потребуют, то он пошлет Мейснера возить золото — не ювелирное, разумеется.

Все же разнос Рсйнмке был менее обиден, чем обязанности, возложенные на лейтенанта комиссаром Гаузнером. Составить запросы по списку, проследить за их отправкой, получить ответы, подшить, зарегистрировать, завести на каждую бумагу учетную карточку... Гаузнер передал ему список — двести сорок три фамилии людей, задержанных в облавах и по разным причинам оказавшихся в концентрационных лагерях. Предупредил:

— На каждом запросе поставьте «Срочно!» и, если в течение недели ответа не будет, докладывайте мне.

— На это нужен год!

— Через пятнадцать суток извольте все закончить.

Скрипучий голос комиссара пилил перепонки, как ножовка. Мейснер со злостью подумал, что на две недели будет оторван от всего, в том числе и от той, кто называет его «Пуппи» и превозносит его мужские достоинства.

Однако постепенно все наладилось, и Мейснер по вечерам находит часок-другой, чтобы навестить свою толстушку и, облачившись в пижаму, отдохнуть от папок с бумагами. Толстушка считает его ужасно важной персоной и довольствуется даже не рейхсмарками, а франками и бельем. После часов, проведенных у нее, глаза у лейтенанта слипаются.

Сейчас он тоже почти спит, балансирует на хрупком жердочке, соединяющей бодрствование и сон. Совещание у Рейнике только что началось и продлится долго. Мейснер предусмотрительно забрался в уголок, за широкую спину Шустера и укрылся за ней.

Рейнике не Цицерон, но говорить любит. Сначала — общие задачи, потом — узкие, поставленные конкретно перед штабом... Как минимум полчаса, которые Мейснер может использовать для отдыха.

— Прошу внимания!..

Мейснер давится зевотой и выпрямляется.

— Комиссар Гаузнер, майор Шустер, кто доложит о ПТЦ?

— Только не я! — говорит Гаузнер.

— Послушаем вас, майор?

Шустер встает и пальцами, заложенными за ремень, расправляет складки мундира. Китель сидит на нем, как на манекене, и Мейснер прикидывает, во сколько обойдется работа, если обратиться к портному с улицы Вожирар. Пожалуй, нет смысла: сдерет больше, чем стоит материал.

— Русская ПТЦ запеленгована я среду между 17.08 и 18.13,— говорит Шустер и достает из планшете лист бумаги.— Не скрою, мы взяли ее случайно: икс-два «чистил» диапазон и наткнулся на нее в самом начале сеанса.

Рейнике стучит карандашом.

— Кто на икс-два?

— Фельдфебель Родэ и ефрейтор Мильман.

— Хороший экипаж,— подает голос Гаузнер.

— Тем лучше! — Рейнике снова стучит карандашом, словно оттеняя слов комиссара.— Прошу продолжать, майор!

— Да, бригаденфюрер... Икс-два патрулировал а районе Пантеона, а ПТЦ вела передачу а квадрате рю Сен-Жак — рю дэз'Эколь — Суффло — Пантеон. Это, признаться, нас смутило: в кварталах почти нет частных владений, сплошь школы и лицеи — Коллеж де Франс, лицей Луи...

— Добавьте: библиотека святой Женевьевы,— вмешивается Гаузнер.

— Кто-нибудь один! — говорит Рейнике.— Что вас смутило?

— Нелегальная рация в служебном здании — это что-то исключительное.

— Но ПТЦ не в служебном?

— Нет, бригаденфюрер. Я имел честь доложить вам, где мы ее засекли: отдельный павильон возле библиотеки, раньше там жил какой-то еврей, а теперь его снимает адвокат из Орлеана — квартира для парижских любовниц.