Владислав Романов - Врывалась буря [Повесть]

— А письмо? — спросил Егор.

— Найдешь, кто писал, сравним. — Щербаков спрятал письмо в стол.

Деньги действительно лежали за зеркалом, вся пачка. Егор занимал угловую и дальнюю комнату на втором этаже. Кроме него, в квартире жили еще два хозяина: секретарь парткома механического завода Гнедков с женой и главный инженер механического Мехоношин. Все работали, и днем квартира пустовала. Свою комнату Егор никогда не запирал, поэтому важно было подобрать ключ или отмычку от общего замка, что труда для опытного человека не составляло. И как написано, и подписи, и деньги — все продумано тщательно, так что если искать, то вряд ли сразу докопаешься. Это еще хорошо, что Щербаков его знает и в нем не сомневается. И неделя отпущена по дружбе, Сергеев бы — сутки, и точка. И Ларьева нет. Защиты искать не у кого. Остается надеяться только на себя… Егор ходил и ходил по пустой комнате. Гулко печатались шаги.

«Берлин. На стрельбище в Берлин-Ваннзее перед кругом приглашенных гостей Кельнской фирмы Роозен и Карл Виланд демонстрировали новое изобретение — пуленепробиваемое стекло. В стекло были произведены выстрелы из пистолетов калибра 6,65 мм и 9 мм. Пули расплющились о стекло, которое имело в толщину 20 мм и было совершенно прозрачным».

Егор наиболее интересные сообщения вырезал, особенно то, что касалось его работы. Вырезал и наклеивал на старый стенд, сделанный, видимо, для каких-то сводок. Раньше на втором этаже особняка в его комнате размещался волостной наркомзем. Стенд так и оставили, а Егор снимать его тоже не стал: все не пустая стена.

Егор ходил, курил, размышляя о письме с механического. Ведь если поджегщики Левшин и Мокин, то, значит, они и писали, им выгоднее сейчас убрать Егора, вернуть Сергеева, чтобы тот скоренько арестовал Рогова и закрыл дело. А как вот их извлечь на свет божий? Как?

Не успел он вернуться в отдел, как позвонила Катя. Она ездила на праздники в Свердловск, полна впечатлений от города, трамваев, которые почему-то останавливаются и стоят часа по три, в восторге от театра, где давали «Шторм», от новых знакомств — за ней ухаживал один культпросветчик и даже делал намеки, но она его мигом оборвала. Катя болтала без умолку, забыв, зачем позвонила. Вспомнила и объявила, что завтра та лекция, о которой она его просила. Егор помолчал и попросил отодвинуть лекцию на неделю, сейчас не время и начинаются самые серьезные дела.

— Опасные? — спросила Катя.

— Опасные, — сказал Егор.

Катя помолчала и вдруг пригласила его на обед.

Егор поначалу хотел отказаться, уж слишком мрачное на него напало настроение, но подумал, что до приезда ребят он все равно ничего не сможет предпринять (а может быть, они привезут новости), и согласился. Уж слишком скверное настроение, а когда один, еще хуже.

Шел май, зеленела повсюду трава, и кое-где у заборов мигали желтыми глазками одуванчики, но погода не выправлялась. Моросил дождик под стать хмурости душевной. Егор зашел по дороге на базар и купил баночку деревенской сметаны. Не идти же с пустыми руками, а покупать цветы вроде неудобно. Однако, уже выйдя с базара, Егор устыдился такому подарку и, подумав, вернулся, купив снова не цветы, а разноцветный коврик, сшитый из лоскутков, на кровать или стол.

Катя всплеснула руками, увидав коврик, долго охала, так что Егор даже почувствовал себя в некотором роде именинником. Глаза ее по-прежнему горели таким волнующим огнем, что Егор оробел. Однако он все же отметил, что Катя слегка подкрасила губы и положила румяна на щеки. Здесь, дома, она была совсем другой. И волосы, пусть остриженные коротко, по умело и ловко зачесаны, слегка завивались, и блузка из хорошего ситчика в горошек, и даже черный бант, и строгая темная юбка — все красило ее, заставляя Егора робеть и волноваться. И говорила Катя скромно, просто, о вещах будничных, житейских, и Егор оттаял. Отошел, отогрелся, и вот ведь, как ни странно, почувствовал себя вроде хозяина, что ли.

Катя вытащила бутылку красного крепкого вина, но Егор запротестовал, и Катя тотчас убрала его. Она налила ему полную, до краев, миску густого красного борща, положила кусок мяса.

— Вот перчик, соль, Егор Гордеич, вот хлебушек, борщ горячий, осторожно…

— А сами-то? — удивился Егор, предлагая ей сесть, только после этого Катя, улыбаясь, села.

Глаза у Кати блестели, она еще больше раскраснелась, и Егор, точно желая угодить ей, вдруг ни с того, ни с сего проговорил:

— Выходите за меня замуж, Катерина Кузьминишна, что уж тут… — Егор вздохнул.

Катя, как сидела, так и обмерла. Густая краска стыда покрыла ее лицо, и слезы вдруг, точно горошины, брызнули из глаз. Она вскочила и выбежала из комнаты, закрыв лицо руками.

Егор вздохнул. Его, как порядочного человека, пригласили пообедать, так радуйся, бестолочь, что покормят, похвали хозяйку, похвали обед, скажи хорошее слово о доме, а не лезь со свиным рылом в калашный ряд!

Борщ еще дымился, но уж тонкая жировая пленочка покрыла его сверху. «Остывает», — подумал Егор.

Он поднялся, взял фуражку, не зная еще, как лучше поступить: то ли дождаться хозяйку, извиниться и тогда уйти, то ли уж вовсе не попадаться ей на глаза. Тем более, что при встрече он не посмеет ей и в лицо взглянуть. Он вздохнул, надел фуражку и сделал шаг к двери, как на пороге объявилась Катя.

— Я, наверное, обидел вас, — пробормотал он, глядя в пол.

— Разве этим обижают… — радостно вздохнула она. — Просто я… — она не договорила.

Еще не доходя до отдела, он свернул к дому Мокина. Все объяснялось просто: Лынев проверял керосин у Мокина, и что-то странное еще тогда почудилось Егору в ответе Лынева: «Пальцем мазнул». Этак можно мазнуть поверху, а внутри-то что? Да и другое странно: во фляге литров двадцать пять — тридцать, а Мокин покупал всего за год десять, откуда столько керосина? Из каких запасов?.. Да еще Егор вспомнил, как торопливо переливал Мокин керосин в стеклянную бутыль, точно куда-то нести собрался. Все это и требовалось еще раз проверить.

Мокин был дома и, завидев Егора, сам вышел во двор.

— Доброго здоровьичка, Егор Гордеич, зачем пожаловали? — заюлил Мокин.

— Керосин надо проверить…

— Так проверяли уже? — удивился Мокин.

— Кто? — удивился Егор, разыгрывая из себя дурачка.

— Так Лынев ваш был!

— А мне ничего не сказал! — вздохнул Егор. — Ну давайте еще посмотрю…

— Пошли! — охотно согласился Мокин.

Он отпер холодную клеть, впустил Егора. Клеть была без окон, и фляга стояла в глубине. Свет едва вползал на порог, и трудно вообще было что-либо рассмотреть здесь. Мокин звякнул крышкой.

— Во, полнехонька! — бодро проговорил он.

Егору ничего не оставалось, как тоже «макнуть пальцем» и принюхаться. Но в отличие от Лынева, насморочный нос которого вряд ли бы отличил два самых крепких запаха, Егор сквозь керосин почуял и устойчивый дух машинного масла. Керосина тут литра два, не больше, а остальное — машинное масло, уворованное на станции. «Оно тяжелее керосина и осело вниз, а керосин сверху», — догадался он.