Евгений Коршунов - Операция «Хамелеон» [трилогия]

Лицо его стало холодным, надменным, он презрительно сжал губы и высокомерно вскинул подбородок.

Солдат с пулеметом, который сопровождал его в моторке и во время всего разговора лениво лежал на траве неподалеку, поспешно заправил пулеметную ленту… И в тот же миг из кустов слева появился первый курсант, без берета, вымазанный мокрой тиной, в изорванной в клочья форме, в разбухших от воды тяжелых башмаках.

Обеими руками прижимая к животу абсолютно чиетый и сухой автомат, он сделал несколько неуверенных шагов вперед, потом остановился, покачнулся, но удержался на ногах, тупо глядя на Жан‑Люка.

Потом из тех же кустов появились сразу трое, такие же грязные, оборванные, измотанные. Двое тащили третьего волоком, он был без сознания, голова его бессильно свешивалась на грудь, почти касаясь автомата, на коротком ремне болтавшегося у него на шее. Они устало опустили безжизненное тело своего товарища на траву и встали рядом с первым курсантом, образуя короткую шеренгу. Потом подошли сразу пятеро, затем трое, один, опять трое, сразу человек десять… Ослабевших поддерживали, тащили волоком, несли…

Жан‑Люк посматривал на часы. Ровно в час он приказал намотанным курсантам выстроиться в две шеренги и сложить оружие у ног.

— Мои звери! — сказал он громко и напыщенно и сделал многозначительную паузу. — Да, да, я называю вас с гордостью — мои звери! Вы доказали сегодня, что вы сильнее джунглей, сильнее страха, сильнее человеческого естества. Вы выдержали испытание и стали специалистами, которым в сегодняшнем мире нет цены. И теперь будьте готовы, если вас позовут в какое‑либо место на земном шаре, где вы будете нужны. Будьте готовы, мои звери! Не готовьтесь, а будьте готовы! Долг может позвать вас в любое место, где есть джунгли, как те, из которых вы вернулись сейчас. Те, кто отстал, кто оказался недостойным быть среди вас, пусть они пройдут здесь, между вашими рядами, и для них это будет путь позора. Плюйте на них, травите, пинайте ногами, бейте прикладами. Своим героизмом вы заслужили это право!

Эбахон играл Чайковского — Первый концерт для фортепьяно с оркестром. Пианино, которое солдаты вытащили на вечернюю лужайку из комнаты, служившей администрации и врачам лепрозория чем‑то вроде клуба, звучало глухо во влажной духоте тропического леса.

Эбахон играл, полузакрыв глаза и откинув голову, на крутом лбу его серебрились крупные капли пота, кремовый мундир с золотыми эполетами был расстегнут.

Гирлянды разноцветных лампочек, протянутые между шестами, вкопанными вокруг поляны, фантастической мозаикой отражались в полированных поверхностях пианино, и оно казалось пестрым, словно костюм десантника.

Слушатели — белые наемники да с полдюжины офицеров‑гвианийцев из свиты Эбахона — сидели в низких плетеных креслах вокруг столиков, беспорядочно разбросанных по лужайке. Трава на ней была срочно, на английский лад, подрублена мачете — солдатам пришлось поспешить, чтобы подготовить этот «зал» на открытом воздухе к вечернему приему в честь бывшего губернатора, а ныне маршала и президента новорожденной Республики Поречье.

На столиках — бутылки всех цветов и размеров, подносы с сандвичами, высокие стаканы, набитые кубиками льда, пачки сигарет.

Столик, за которым сидел Петр, стоял к пианино ближе других, и один стул возле него был пуст: это было место самого президента. Он лично распорядился насчет того, кто должен был сегодня составить ему компанию за столом: сестра Урсула, Питер Николаев и главнокомандующий Рольф Штангер.

Маленький англичанин Блейк, «человек „Шелл“, сидел за одним столиком с толстяком Аджайи, Жаком и командиром Кодо‑6 бородачом Кэнноном. Коллеги Петра прибыли из Обоко вместе с Эбахоном, и теперь им явно не терпелось задать ему множество вопросов. Но президент, как только увидел Петра, не отпускал его уже от себя ни на шаг. Он не дал Петру перекинуться парой фраз даже с Войтовичем, грубо заявив Анджею, что „господин советник сейчас очень занят“.

Войтович ободряюще подмигнул Петру и отошел, оставив его рядом с президентом, Жаком, Штангером и другими командирами наемников на небольшом плацу, расчищенном в лагере Кодо‑2; они должны были принимать парад командосов, над подготовкой которых так потрудились Жак, Браун, Жан‑Люк и их коллеги.

Президент остался доволен парадом. Когда вся Команда‑2 в заключение смотра выстроилась на плацу, он произнес несколько прочувствованных слов и лично приколол на куртки белых наемников значки‑эмблемы — череп и скрещенные кости.

— Этот знак, — напыщенно сказал он в заключение, — означает символ верности, верности вождю и военачальнику. Это знак древних германских воинов, клявшихся быть верными своим вождям и за гробовой чертой.

Сидя за столом рядом с Николаевым и слушая Чайковского, Рольф Штангер задумчиво теребил пиратскую эмблему, приколотую к его куртке.

Много бы дал Петр сейчас, чтобы узнать, о чем думает этот профессиональный наемник, стареющий «солдат фортуны», достигший вершины своей карьеры — поста главнокомандующего мятежной армии. Впрочем, кое о чем можно было догадаться по тому разговору сегодня утром, когда Штангер повел речь с ним, с Петром, об интересах неких, пока еще анонимных деловых кругов — вояка Рольф явно подумывал об обеспечении своей старости.

Петр перевел взгляд на Элинор — сестру Урсулу. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, и лицо ее было бледно, пальцы рук, вытянутых, лежащих на краешке стола, стиснуты.

Она была вся во власти музыки, она была не здесь, она была далеко от этой поляны в африканском буше, от этих дурацких разноцветных лампочек, вокруг которых бешено метались нетопыри, пожирая хороводы стремившихся на свет ночных бабочек, далеко от парней в пятнистой форме, скучающих над стаканами пива.

И вдруг Петр понял — Эбахон играл для Элинор, для таинственной белой монахини, для бывшей туземной жрицы, мечущейся в поисках самой себя.

Но вот последние аккорды, Эбахон опустил руки и уронил на грудь свою тяжелую, начинающую лысеть лобастую голову…

Несколько секунд тянулась пауза, потом раздались вежливые аплодисменты. Эбахон встал, устало кивнул аплодирующим и пошел к своему месту за столиком — между Штангером и Элинор, и Петр увидел, что он смотрит в глаза Элинор, а она отвечает на этот взгляд.

— Браво, — вежливо сказал Штангер, когда Эбахон взялся за спинку своего кресла.

Эбахон кивнул. Он продолжал смотреть прямо в глаза Элинор, широко раскрытые, завороженные. Штангер заметил это, уголки его тонких бледных губ чуть заметно искривились.

Запыхавшийся солдат, босоногий, в белом фартуке, навис над столиком с подносом, уставленным новыми бутылками и чистыми стаканами. Эбахон вопросительно приподнял бровь…