Юрий Авдеенко - Сколько зим…

- Знакомый?

Дешин неопределенно пожал плечами, будто и не знал, что ответить на этот вопрос.

- Знакомым не назовешь. Офицер из штаба. Иногда на машине его подбрасывал. У нашего брата шофера таких знакомых гарнизон. Дай еще закурить.

- Трудно сейчас с куревом, - поморщился Каиров и тяжело вздохнул.

- Не жмись, батя… - чуть ли не взмолился Дешин. - Еще достанешь себе. А для меня она, может, и последняя…

Каиров опять стучал кресалом о камень.

- Спасибо, отец. На том свете встретимся. Угощать папиросами буду я.

Зачем так шутишь? Я старый человек. Я тоже о смерти думаю. Не надо шутить на эту тему.

- А я, может, от страха шучу. Я боюсь, может!

- Ты мужчина.

- Ну и что… Мне вот один парень рассказал. В далекие времена за границей, во Франции или в Италии, такой обычай был. Приговоренному к смерти мужчине в ночь перед казнью приводили молодую красивую девушку. И спал он с ней, чтобы семя все из него вышло. Чтобы не погибала вместе с ним будущая жизнь, которая в каждом из нас заложена.

- Красивый обычай, - согласился Каиров.

- Понятно.

Каиров уныло посмотрел на ключ, тяжело встал с табуретки. Сказал с сомнением:

- А мне одно непонятно. Задавил ты человека. Тяжелый случай, так за это же не стреляют.

- Стреляют пе стреляют. Любопытный ты, отец, очень.

- К старости все любопытные… Я о чем говорю. Не умеешь водить машину - ходи пешком.

- Опять свое. Я шофер второго класса. Автобус в Чите водил. А здесь влип. И ничего не докажешь… Шел я в рейс. Напросился ко мне Сизов. Подбрось, говорит. Круг нужно было сделать. Выехали на третий километр. Он говорит - стой. Друга обождать надо. В женское общежитие он, что при рыбзаводе, значит, захаживал. И сам ушел. А мне фляжку с водкой оставил. Съехал я с проезжей части в тупичок. За трансформаторную будку. Выпил. Может, оттого, что обедал плохо, отключился я. Пропала память. А когда очухался, майор под колесами мертвый… Я бежать.

- Перепугался.

- Перепугаешься… - грустно усмехнулся Дешин.

Каиров будто через силу подошел к стене, всем своим видом показывая, что ему нездоровится. Пощупал рукой батарею. Спросил:

- И сколько же ты бегал?

- Двое суток.

- Вышка тебе за дезертирство.

- Не помилуют, думаешь?

- За других решать трудно.

- Это верно… - Дешин делал затяжки часто-часто, будто его торопили.

- А тот, друг майора, не приходил? - поинтересовался Каиров.

- Нет. Не приходил.

- И кто он, не знаешь?

- Мне это без надобности.

- Зря… Я вот из твоего рассказа не разберу, когда же ты майора задавил?

- Сам не пойму. Вот думал, думал… Если только он когда слез, - может, пошел за обочину помочиться. А я тут сворачивать в тупик стал, фары не включая. И, может, задел его. Потом протащил…

- Да. Незавидное у тебя положение, - Каиров отвернулся к стене и несколько раз ударил ключом по батарее.

Через минуту в коридоре послышались торопливые шаги и кто-то громко спросил:

- Где сантехник будет?

- В шестой!

Открылась дверь. Запыхавшийся выводной сказал:

- Товарищ мастер! Быстрей в котельную, там трубу прорвало!

Старый шкипер Пантелеймон Миронович Обмоткин, впервые увидевший свою родную внучку Татьяну, когда ей пошел шестнадцатый годок, назидательно произнес: «Красива. Слишком красива! А красота, как и выпивка, хороша в меру». Дед ходил по многим морям, обметал клешами набережные Марселя, Сингапура, Шанхая… Ни один даже самый большой танкер в мире не вместил бы в себя столько спиртных напитков, сколько выпил Пантелеймон Миронович за сорок лет плаванья. Виски, ром, джин, водка, коньяк… Эх, да разве перечислишь.

- Я много раз изменял своей жене, - говорил старый шкипер. - Вот почему мне достаточно взглянуть на молодую девицу - и я лучше всякой ворожеи определю, что из нее получится.

Татьяне запомнилась встреча с дедом. Многое из времен юности позабылось, схлынуло, не оставив в памяти следа, так скатывается малая вода, успевшая только лизнуть берег да пошелестеть галькой. Но приезд деда она помнила ясно, точно это было вчера, а не девять лет назад - в тридцать пятом году. Считалось, что дед живет в Одессе. Там жила и бабка. Но потом бабка умерла. Она попала под машину «Скорой помощи». И Татьяна считала и до сих пор считает кончину бабки непростительной глупостью. О деде она много слышала. Представляла его высоким и сильным. И красивым, потому как милые родственники, все без исключения, заявляли, что Татьяна похожа на деда.

Очень радостно было отметить - дед оправдал ее лучшие ожидания. И рост, и осанка, и глаза деда могли украсить любого мужчину. Вот только старым был дед. И лицо его было морщинистым и коричневым, словно кожа портфеля.

Пантелеймон Миронович привез внучке подарки. К сожалению, он не знал ее роста, полноты. И все платья оказались в груди тесными Татьяне, а белье - велико. Но последнее не так уж страшно. Важно, какое это было белье, какие умопомрачительные гарнитуры!

Татьяна догадалась, что, конечно же, не внучке покупал их в Гонконге дед. Но по какой-то причине они не дошли по назначению. Татьяна благодарила судьбу за это.

Весна. 1937 год. Татьяна заканчивает десятилетку. Последняя четверть. Пора надежд, ожиданий. Правда, в классном журнале против фамилии Тани стоит некрасивое слово «пос.». Ну и что? Посредственно - тоже государственная отметка. На «хорошо» и «отлично» пусть страшненькие учатся. Им нужнее…

Цветет белая акация. Каждую весну цветет. Кажется, и привыкнуть можно. Но так только кажется… А вот потеплеет земля, засинеет небо, словно подрисованное. И море - разноцветная клумба напоит запахами воздух. Тогда смотри на ветки акации. Скоро появятся белые гроздья. И к запахам моря прибавится еще один, приятный-приятный… Он вносит в душу смятение, будит мечты…

Каждый мечтает о своем: один хочет покорить горную вершину, другой - написать оперу, третий - получить толковую специальность…

Татьяна мечтала попасть в ресторан «Интурист». Она не задумывалась над тем, сдаст ли экзамены за десятилетку или нет, выйдет ли замуж или нет, станет ли в будущем доктором или пожарником. Ей было глубоко безразлично все это. Она могла бы мечтать о красивом платье, о лакированных туфлях. Но и шелковое платье, и модельные туфли, покрытые черным лаком, и даже тончайшее нижнее белье из Гонконга у нее были. Предметом ее устремлений стал ресторан «Интурист».

Он голубел невдалеке от набережной, между городским парком культуры и отдыха и Домом моряков. Его обвитые глицинией террасы казались наполненными особой таинственной жизнью, где царствовали официанты в накрахмаленных куртках и вечерами играл золототрубый джаз.

Женщины с улыбками и без оных поднимались по широким ступеням. Женщин поддерживали мужчины. А ступени поддерживали выбеленные колонны. Они были вылеплены в форме ваз. Поэтому в каждой чаше росли розовые лохматые цветы, названием которых Татьяна не интересовалась.