Чингиз Абдуллаев - Дамы сохраняют неподвижность

– Хочу поговорить насчет твоего отъезда, – вздохнул Кудлин. – Мне очень не нравится ситуация, в которую мы попали. Очень не нравится, – повторил он.

– Мне тоже не нравится, – сказал Рашковский. – Ну и что? Уеду в Англию, устрою Анну и постараюсь вернуться.

– Нет, – сказал Кудлин. – Сегодня Фомичев случайно оговорился, сказав, что ты, возможно, пробудешь там месяц или больше.

– Это не ему решать, – жестко ответил Рашковский.

– Подожди, – попросил Кудлин, – не перебивай меня. Ты ведь знаешь Фомичева. Он всегда добросовестно служил нам за те деньги, которые ты ему платишь. Но я думаю, что сейчас он знает гораздо больше, чем мы. Видимо, ему объяснили, что ты должен уехать навсегда. Вообще отойти от дел. И это – единственная гарантия твоей жизни. Это как раз тот случай, когда обычными мерами ничего не решишь. Здесь не поможет ни Фомичев с его людьми, ни наши связи, ни наши «друзья».

Рашковский сделал несколько шагов в молчании. Он обдумывал ситуацию. Потом обернулся и спросил:

– Что ты конкретно предлагаешь?

– Ты все знаешь лучше меня, – пожал плечами Кудлин. – Твой вопрос уже давно стал политическим. Значит, нужно решать его другими методами. И ты прекрасно знаешь, какими. Другого выхода у нас нет. Нужно связаться с мистером Адамсом, выйти на зарубежных банкиров. На самые крупные банки. Нужно задействовать все, что у нас есть. И возможно, тогда мы получим шанс вернуться живыми в Москву.

– Я подумаю над твоими словами, – пообещал Рашковский. Он помолчал и спросил: – Что там с Чернышевой? Она входит в курс дела?

– До десяти вечера сидела сегодня на работе. Ты меня извини, Валентин, я никогда не лез к тебе со своими предложениями. Но, может быть, нам лучше оставить Чернышеву в Москве? Давай мы ее подготовим, а потом она прилетит к тебе. Может, так будет лучше?

– Лучше – для кого? – резко спросил Рашковский. – Я уже принял решение. Если у тебя есть конкретные подозрения – сообщи. А если нет, иди к черту.

– Ей будет трудно.

– Поэтому я выбрал психолога. Думаю, она справится. У тебя есть еще какие-нибудь гениальные предложения?

– Есть, – оглянулся по сторонам Кудлин, – деньги Перевалову мы перевели. Он сделал все, о чем мы его просили. Но Галустян не перевел своей суммы. Говорит, что слишком большая и он не может сразу найти таких денег.

– Что значит – не может? – У Рашковского начал дергаться левый глаз. Так бывало всегда, когда он особенно злился.

– Говорит, что ситуация немного изменилась и он в затруднении.

– Бежит с корабля, – прошептал Рашковский, – узнал о покушении и решил вовремя сбежать. Небось узнал и о моем отъезде.

– Может быть, – согласился Кудлин, – но «пиковая масть» ждет решения Галустяна. Остальные тоже не перевели полностью положенных сумм.

– Почему ты мне об этом не говорил? – спросил, задыхаясь от волнения, Рашковский. – Почему только сегодня, только сейчас… – Он чуть не перешел на крик, но сумел себя сдержать. – Тебя больше интересуют мои секретари, чем наша работа, – зло прошипел он.

– Меня интересует в первую очередь твоя безопасность, – обиделся Кудлин, – может, ты и меня станешь подозревать?

– Может быть, – сказал Рашковский. Он думал о чем-то своем. Кудлин напряженно ждал. – Галустян узнал, что я уезжаю, и решил не платить, – негромко сказал Рашковский. – Сдается, он решил, что у меня не хватит сил с ним справиться. Что я буду занят только проблемами своей дочери.

– Он не заплатил, – подтвердил Кудлин, ожидавший решения Рашковского, – хотя мы с ним конкретно договорились.

– Человек, который нарушает свое слово, перестает пользоваться уважением в нашей среде, – пробормотал Рашковский, – так мне всегда говорил отец. Значит, Галустян считает, что я битая карта. Понятно…

Кудлин видел, каких усилий стоит Рашковскому сдерживать свой гнев. И тем не менее тот держался. Затем вдруг поднял голову и громко рассмеялся. От неожиданности Леонид Дмитриевич вздрогнул.

– Был один такой замечательный грузин, – пояснил Рашковский, взглянув на своего заместителя ненавидящими глазами, – его до сих пор помнят и боятся не только в Грузии, но и во всем мире. Так вот он говорил: «Есть человек – есть проблема. Нет человека – нет проблемы».

– Это не он говорил, – поправил Рашковского начитанный Кудлин. – Сталин вообще такого не говорил. Это за него придумал Рыбаков в своем романе «Дети Арбата».

– Значит, хорошо придумал, – сказал Рашковский, взглянув на Кудлина. – Ты меня понимаешь?

Леонид Дмитриевич все понял. Он надеялся, что Рашковский поручит ему решить эту проблему. Остаться в Москве и провести переговоры с Галустяном. Но Рашковский решил иначе…

– Сейчас не время, Валентин, – попытался отговорить друга от рискованного шага Кудлин. – Сейчас нельзя давать повода для начала войны.

– А кто сказал, что будет война? И вообще, при чем тут я? На меня тоже совершили нападение. Нужно воспользоваться ситуацией. Может, и на Галустяна напали те же негодяи, которые напали на мои автомобили? Такого разве быть не может? Скажи – не может? – последнюю фразу Рашковский почти прокричал.

– Может, – согласился Кудлин, – очень может быть, что на Галустяна тоже нападут. И вполне вероятно, что он погибнет.

– Завтра, – сказал Рашковский, – до моего отъезда. Ты меня понимаешь? Завтра, до моего отъезда.

– Нет, – возразил Кудлин, – не нужно устраивать показательной казни. Это будет признаком слабости.

Он знал, какую фразу нужно сказать, чтобы убедить Рашковского. Тот взглянул на Кудлина, затем кивнул в знак согласия:

– Хорошо. Пусть будет после моего отъезда. Я думаю, что мы скоро узнаем о том, как потеряли близкого друга. Я правильно думаю?

– Ты всегда правильно думаешь, – улыбнулся Кудлин, – пойдем в дом. А то ты вон в одной рубашке, можешь простудиться. Где твой Акпер, почему он тебя в таком виде выпускает?

– Вон он, у ворот стоит, – кивнул Рашковский с улыбкой. – Ему все время чудится, что меня могут застрелить. Он даже тебя немного подозревает.

– Ну и правильно делает, – сказал Кудлин, вглядываясь в темноту. В отличие от Рашковского он не увидел там никакой тени.

Она почти не спала в эту ночь, собирая вещи. Перемены были столь стремительными и быстрыми, что она все еще не верила до конца в одержанную победу. Первую часть задачи она выполнила, сумела устроиться на работу. Лишь приехав домой поздно ночью, она призналась себе, что волновалась так, словно действительно проходила серьезное испытание для настоящей работы. К ее изумлению, в квартире она не нашла Циннера. Давал ей возможность спокойно отдохнуть. Но уже в семь часов утра ее разбудил требовательный звонок в дверь. Циннер стоял на пороге в спортивном костюме и домашних тапочках. Она открыла ему дверь, успев накинуть на себя легкий халат, и, когда он вошел, недовольно передернула плечами.