Василий Ардаматский - Опасный маршрут. Повесть

Григорий Окаемов помнил два своих детства. Одно - уютное, теплое, светлое. Другое - тревожное, холодное, злое. Первое прошло в большом белокаменном доме, стоявшем на Соборной площади богатого сибирского города. Зимой он любил из громадного окна полукруглой гостиной смотреть, как на площади хороводила злая метель, как безжалостно хлестала она пешеходов и быстро наметала ребристые сугробы. А в гостиной было тепло и тихо; вокруг точно лакированные блестели листья фикусов; за спиной в камине весело потрескивали сухие дрова… Ровно в четыре приезжал отец. Каурый жеребец с завитой гривой выносил на площадь расписной возок, в котором, неестественно выпрямясь, сидел отец. Его полковничья папаха лихо заломлена назад, руки в белых перчатках сложены на эфесе серебряной шашки. Возок останавливался у крыльца, кучер откидывал ковровую полость, и отец грузно сходил на присыпанный песочком тротуар. Григорий бежал навстречу отцу…

Со страшной точностью помнил Григорий одно Рождество - последнее Рождество уютного детства. В гостиной, маковкой упершись в потолок, стояла густая, пахучая елка. Вечером на ней зажглись бесчисленные свечи, и запах хвои смешался с запахом воска. Волосатый старик играл на пианино вальс. Гости пестрой толпой стояли вокруг елки и ахали. И тогда отец взял его за руку и подвел к елке.

«Ну, сынок, - сказал он, - давай посмотрим, что принес тебе Дед Мороз…» - Он приподнял нижние ветки елки - там, в синей тени, стоял, поблескивая никелем, трехколесный велосипед. Еще не совсем веря этому счастью, Григорий бросился на шею отца, и в это мгновение раздался звон разбитого стекла, на улице грохнули два гулких выстрела. Отец схватился за плечо и, шатаясь, пошел на елку. Крики, женский визг. Мать подхватила Григория на руки и утащила в детскую…

Это было Рождество семнадцатого года, и, собственно, с этих двух выстрелов в окно и началось второе, злое детство Григория, навсегда связанное в его памяти с перестуком вагонных колес, с диким холодом и беспорядочной стрельбой.

Только много лет спустя Григорий узнал, почему судьба дала ему два таких разных детства. Узнал и понял все. И среди этого всего - самое главное и самое страшное то, что отец его был расстрелян большевиками вместе с адмиралом Колчаком, в контрразведке которого отец работал. Григорий узнал это, когда ему было семнадцать лет. В это время он жил у брата матери на Орловщине. В двадцать четвертом году его привезла сюда мать. Через год она умерла от тифа. Дядя его усыновил и дал ему свою фамилию - Окаемов. Тревожное детство переходило в юность в крепком пятистенном дядином доме, в котором все дышало достатком. Дяде принадлежала изрыгавшая кислую вонь сукновальня и мельница с нефтяным двигателем «Перкун», оглашавшим округу деловитым стуком. Своих детей у дяди не было, и он частенько, печально глядя на Григория, говаривал: «Все будет твое, из рук в руки передам…» В двадцать девятом году дядю раскулачили.

- Что значит - раскулачили? - спросил Барч.

- Что? Большевики решили всю деревенскую голытьбу собрать в колхоз, а всех богатых крестьян уничтожить, - словом, знаете, ликвидировать как класс…

Окаемов видел, что Барч не понимает его, да и самому ему о тех событиях хотелось рассказать не этими словами, а поведать то, что было пережито им самим - живым человеком, которого тоже должны были «ликвидировать».

…Уныло, словно нехотя, тянулся дождливый сентябрьский день. Григорий Окаемов сидел дома и, прислонившись к оконному косяку, читал замусоленный комплект журнала «Нива». Дядин дом стоял на взгорке, и из окна открывалась заштрихованная дождем, грустная даль полосатой земли. Григорий читал рассказ о том, как в осенней глухомани, в обедневшем помещичьем доме умирал гвардейский офицер, некогда блиставший при царском дворе. Над его головой протекал потолок, и назойливые капли шлепались в лужу возле кровати. А умирающий старик перелистывал альбом и плакал над фотографиями, безжалостно напоминавшими ему о прожитой им веселой и бурной жизни в Петербурге. И когда он открыл фотографию, на которой царь милостиво похлопывал его по плечу, он умер… И вдруг Григорий Окаемов почувствовал тревогу. Он отложил журнал и осмотрелся. Нет, все стояло на своих местах. И между тем явно что-то случилось. Григорий обошел весь дом, вернулся в горницу и стал смотреть в окно. Тревога не проходила. И вот он обнаружил наконец, откуда оно, это беспокойство: в неурочный час прекратился стук мельничного двигателя.

В горницу, тяжело дыша, ввалился дядя. Его лицо было белым-белым, точно он вывалялся в муке. Стоя у порога, он смотрел на Григория страшными, остановившимися глазами. Потом, не говоря ни слова, отпер сундук, вынул оттуда маленький сверток и подошел к Григорию.

- Гриша, гибель наша пришла, - хрипло сказал он. - Вот тебе золотые десятки: тут сотен пять, не меньше. Одевайся мигом потеплее, бери коня и скачи на станцию. Там коня брось, а сам садись в первый поезд и уезжай куда глаза глядят. А я встречу их картечью и умру вместе с моим добром…

Через три дня Григорий Окаемов был уже в Москве и словно растворился в кипучей громаде столичного города. Запрятав непроходящую злобу в самый глубокий тайник души, он цепко и хитро делал жизнь. Думаете, это легко? Думаете, легко стараться на работе, всем улыбаться, ненавидя и работу, и окружающих тебя людей? Думаете, легко было подготовиться, а самое главное, поступить в институт и стать инженером? Но в те годы каждый новый инженер был на вес золота - окружающие и не подумали тщательно проверить, кто он такой, этот новоиспеченный инженер Окаемов? Так неразгаданным он и ушел в просторы ненавистной ему советской жизни. Может быть, он и прожил бы всю свою жизнь, не испытав наслаждения местью, но началась война…

Барч слушал рассказ Окаемова с искренним сочувствием и полным пониманием - ну конечно же именно так, как оценивал Окаемов, представлялась ему революция и все планы коммунистов. И вот перед ним сидит живой человек, который «о коммунистической стране знает всю страшную правду!» Такие люди очень пригодятся. Барч считал, что ему здорово повезло - приказ искать полезных русских пришел недавно, а он уже нашел такого идеального русского.

Окаемов закончил рассказ и выжидательно посмотрел на Барча.

- Но русские - наши союзники?… - не то спросил, не то напомнил Барч.

- Немцы для разминирования дорог использовали даже свиней, - усмехнулся Окаемов, всем сердцем чуя, что он говорит то, что нужно…

Полтора года Окаемов учился в секретной разведывательной школе, шлифовал языки, изучал специальные дисциплины, связанные со шпионской и диверсионной работой. Начальником школы был Барч. Он увидел в Окаемове талантливого ученика, лично заботился о нем. А когда преподаватели хвалили Окаемова, Барч с гордостью говорил: «Это мой человек!» Когда Окаемов окончил школу и ему предстояло отправиться в первую поездку по заданию разведки, Барч пригласил его к себе домой.