Аркадий Борман - Синее золото [Роман]

В комнате было совсем тихо. Она думала, что никого нет и опять открыла глаза.

Она лежала одна в большой комнате, головой к окну. В комнате было совершенно пусто. Только по острому запаху смеси лекарств и дезинфекции можно было заключить, что она в больнице. Она была укрыта грубой простыней какого-то серовато-желтого цвета и сереньким старым одеялом. Иногда из-за двери доносились отдаленные звуки, то вздохи больных, то бодрые и короткие фразы персонала. Кругом в комнате было совершению пусто, только у двери в плетеном кресле сидела совсем молоденькая девушка в белом халате.

Их взгляды опять встретились, и девушка сразу встала и подошла к Тане, которая продолжала лежать совершенно неподвижно. Одеяло было натянуто до самого лица. Левая перевязанная рука лежала поверх, а правая была спрятана под одеяло.

Молоденькая сестра нагнулась над больной и спросила деловитым официальным тоном, сдержанно-строго смотря на нее:

— Вам что-нибудь нужно?

— Спасибо, ничего, мне удобно, — чуть-чуть улыбаясь, ответила Таня. — Но где я, как я сюда попала?

— Вы в больнице. Но находитесь в распоряжении следователя по особым делам. Вы обвиняетесь в государственном преступлении. Вы под арестом.

Таня не сразу ответила. Она прикрыла глаза, вновь их открыла и делала вид, что из-за слабости ей трудно говорить. Открывая глаза, она рассматривала сестру с красивыми чертами лица и заметила, как у нее отполированы ногти и аккуратно подвязана косынка, так что только с боков около висков чуть заметны два темных локона.

— Можно зеркало, сестрица? — спросила она слабым голосом.

Сестра ждала от больной бурной реакции, может быть, истерики.

Хатима Джеединова были не просто госпитальная сестра, а комсомолка, пользующаяся особым доверием властей, вызванная дежурить в госпиталь к важной преступнице. Она чередовалась со своей подругой Дуней Широкой. Им обеим было строго внушено, что на их обязанности не только уход, но и охрана больной № 105, которая белобандитка и должна быть отправлена в Москву, как только поправится. Ни ее имени, ни фамилии никто в госпитале не знал и ни в каких газетах, конечно, не было ничего напечатано о происшествиях в Отрадном и охоте за беглецами в лесах.

Вопрос был такой неожиданный, что Хатима в первую минуту растерялась.

— Зеркало, зеркало? — она оглянулась кругом. — Тут нет зеркала. Но подождите, я сейчас.

Она легко перебежала комнату, вынула из своей сильно потертой сумочки маленькое зеркальце и принесла больной.

— Ух, какая я страшная стала, — слабо улыбаясь, говорила Таня, рассматривая себя в зеркало. — Хоть бы попудриться немного. Я вспомнила, у меня в кармане была пудра. Можете дать?

— Нет, ваших вещей здесь нет. Надо просить разрешение следователя. Если хотите, я передам вашу просьбу.

— Нет, нет, пожалуйста, не надо. Глупая привычка. Для чего это надо? Все равно.

Она на мгновение закрыла глаза.

Хатима стояла перед ней, и больная заметила, как исчезло официальное выражение на ее лице.

— Хотите, я вам дам пудры. Но у меня слишком темная, ваша кожа светлее.

— Ничего, спасибо. Я так привыкла, теперь все лицо точно тянет.

Хатима принесла с кресла бумажную коробку с пудрой.

Таня попросила подержать зеркало и привычным жестом напудрила себе нос и щеки.

— Да, пудра не такая, как у нас в Париже, — сказала она тихо.

— В Париже? А вы из Парижа? Ах, как интересно. Как же вы сюда попали? — оживленно спросила сестра.

Таня поняла из разговора, что молодая татарка не только не знала, что она сделала, но даже не знала ее имени. Молодую коммунистку очень интересовали рассказы Тани о парижских нарядах и жизни. Она слушала с напряженным вниманием и хотела знать как можно больше, расспрашивая о подробностях. Таня говорила медленно и делала вид, что она слабее, чем была на самом деле.

— Ах, как все это интересно, а нам иначе рассказывают, — воскликнула Хатима. — Неужели правда, пудра и краски для ногтей там так дешевы, что каждая работница может их купить? У нас совсем не так. Ну, я заболталась. Так нельзя. Скоро будет смена. Придет Дуня. Она строгая и красоту не любит, и потом, знаете, еще доложит по начальству, что я с вами болтаю.

— Как доложит, она же ваша подруга, вы же принадлежите к одной организации?

— Да, но мы обязаны следить друг за другом, только это может создать общую линию поведения.

До смены сестер в комнату зашел тот человек, который стоял у ее постели, когда делали перевязку. Он подошел к больной. Таня лежала с открытыми глазами, но он не поздоровался и как будто не обратил на нее внимания.

— Как температура? — спросил он сестру. — Питаете как предписано? Никаких особых замечаний?

Таня молча наблюдала, как Хатима с волнением рапортовала начальству, но ничего не упомянула об их разговоре.

Дуня Широкая, которая сменила Хатиму в девять часов, была совершенно другого типа. Маленькая, с круглым белым лицом со вздернутым носом, она подошла к кровати, одернула одеяло, осмотрела больную, но даже не поздоровалась с ней.

Таня молча наблюдала за ее движениями.

— Можно попить? — попросила она.

Дуня без слов протянула стакан. В течение всей ночи они обменялись только несколькими деловыми замечаниями. Таня наблюдала за своим суровым стражем и не хотела первая начать разговор.

Утром опять пришла Хатима и опять болтала со своей пленницей о парижских нарядах. Вечером сменила ее молчаливая Дуня.

Так прошло несколько дней.

Однажды вечером человек в куртке сказал Тане:

— Вы теперь достаточно окрепли, завтра в два я вас буду допрашивать.

— Здравствуйте, сестра, — сказала Таня в тот вечер, когда пришла Широкая, — не пора ли нам с вами начать здороваться?

— Зачем нам здороваться? — ответила Дуня. — Вы наш враг.

— Чей враг?

— Всего народа.

— А почему вы так думаете?

— Потому что вы хотите зла.

— Кому я хочу зла?

— Советской власти, а значит, и народу.

— Но почему вы отождествляете советскую власть с народом? Почему вы думаете, что я хочу зла народу? — допытывалась Таня, приподнявшись на подушках.

— Мне сказали товарищи.

— А не кажется ли вам, что и меня можно было бы спросить?

— Я вам не верю и не хочу верить, — с вызовом в голосе отвечала Дуня.

— А товарищам верите, они всегда правду говорят? Все исполняют, что обещают? — резко спросила Таня.

Сестра пристально посмотрела на нее и вспомнила, как многие обещания никогда не были исполнены.

— А что же вы обещаете? — спросила она больную с иронией в голосе.

— Мы ничего не обещаем, мы хотим только, чтобы все жили свободно, чтобы люди не боялись бы друг друга и не смотрели бы друг на друга как звери. Что вам ваша власть-то дала? Что же, сейчас лучше жить, чем было раньше?