Александр Витковский - За пять минут до ядерной полуночи

Похоже, ситуация повторялась. На сей раз с Ираном. Ну что ж, пусть американцы на пару с Израилем и решают эту проблему. Россия не должна наступать на те грабли, на которые уже наступили другие. Впрочем, это было личное мнение Гарушкина, которое он оставил при себе. Конфуза спецслужб США он коснулся лишь потому, что разговор зашел о крайне серьезных проблемах, где вещи должны называться своими именами независимо от того, приятно это кому-нибудь или не очень, а соблюдение дипломатического политеса, когда собеседники нарочито обходят стороной деликатные темы или оборачивают их в велеречиво-изящную словесную шелуху, уходило на двадцать пятый план.

– Ну, что сделано, то сделано, – сухо парировал американец. – Во всяком случае, одним авторитарным режимом на земле стало меньше. А что касается израильской разведки, поверьте, у них абсолютно достоверные сведения из очень информированных и авторитетных источников, которым они полностью доверяют. Через свои возможности, я имею в виду агентурную и космическую разведку, мы тоже тщательно изучаем эту информацию, и, к сожалению, она подтверждается.

– И что из всего этого следует? – В свою очередь, Гарушкин использовал возможность задать риторический вопрос. Разведчик уже понял, к чему клонил американец, но хотел услышать конкретное предложение. Наверняка вся их беседа негласно записывается на аудиотехнику, а может, даже и снимается на видео. Так пусть, на случай «разбора полетов», сомнительная инициатива по проведению деликатных акций останется за другой стороной.

– В данной ситуации президент и правительство Соединенных Штатов Америки не сторонники применения твердой силы и нового регионального конфликта. Мы теряем аппетит к большим войнам и оккупации территорий противника…

«Слава богу, – подумал про себя Гарушкин. – А он, наверно, искренне и самозабвенно поет американский гимн перед началом каждого футбольного матча».

– …и поэтому единственной реальной возможностью остается неожиданный превентивный ракетный удар по военным атомным объектам Ирана, – закончил фразу Джон Стоун.

Париж встретил Виталия Коржавцева унылым закопченным небом, из которого временами по-французски скупо бусил мелкий дождь, да грязным, болезненно-бурым цветом своих домов, сложенных еще во времена оны из песчаника или бургундского камня, отравленного за многие годы смогом и выхлопными газами тысяч автомобилей. И даже сочная, всех оттенков зелень «черепичного» сада Тюильри – самого старого в городе – надсадно-гламурная броскость ярких реклам и афиш Елисейских Полей, изысканно-строгая пропорциональность устремленной ввысь Эйфелевой башни и архитектурный римско-византийский ажур базилики Сакре-Кер на Монмартре не скрашивали тоскливую мглу городских пейзажей. На душе было пасмурно и мерзко, и хотелось умереть, совсем не взглянув на Париж.

Виталий и сам не мог понять своего состояния – хандра, сплин, хотя внешне все будто бы прекрасно. Солидная работа в серьезной компании на неплохой должности, загранкомандировка, о которой мечтают многие, молодая жена и очаровательный малыш (двое старших детей среднего школьного возраста от первого брака вместе с его «бывшей» остались в Москве и не особенно досаждали своими проблемами).

Но это внешне.

Уже давно осталась за плечами секретная и опасная работа в разведке, о которой он бредил с младых ногтей и к которой стремился наперекор всем трудностям. Нет, он не жалел о том времени, когда служба в КГБ СССР была для него превыше всего, более того, гордился своими успехами и заслуженными наградами, и даже потом, с годами, все больше и больше ощущал с острой горечью полноту и прелесть навсегда утраченного времени. На рубеже лихих девяностых все перевернулось с ног на голову и в государстве, безопасность которого он защищал, но так и не смог оградить от враждебных происков проклятых империалистов, и в личной жизни. Сказка о вечной любви тоже оказалась обманом. Сердечная страсть поистратилась, обветшала, истрепалась житейскими передрягами и не переросла в привязанность к семье, верность жене, ответственность за детей. Видать, чувства эти заплутали где-то в городской неразберихе, толкотне и шуме, служебных напрягах и обыденности; в семейной жизни что-то хрустнуло, надломилось, развалилось, и даже в пригоршне невозможно было удержать осколки былого счастья. Он развелся с женой, а вскоре и вовсе сжег все мосты, соединявшие его с прошлым, – ушел из Первого главного управления КГБ СССР, как это делали некоторые его коллеги. Причин тому было немало. У него вдруг появилось горькое осознание того, что большой кусок жизни прожит зря. Дело обеспечения безопасности страны, в которое он свято верил и честно исполнял все от него зависящее, оказалось пустой, никому не нужной тратой времени и сил. Страна, которую он защищал – «единый, могучий Советский Союз», – перестала существовать, просто развалилась на куски, а у России, как декларировало новоявленное политическое руководство, не осталось в мире врагов. Бывшее ПГУ (разведка), как и весь бывший Комитет госбезопасности, новая демократическая власть во главе с пропойцей Ельциным опустила ниже канализации. Ни авторитета, ни денег, а впереди – бездонная черная дыра безысходности и ни малейшего радужного блика или хоть какой-то надежды. Впрочем, кое-кто из его знакомых, державших нос по ветру, вовремя расчухал направление этого самого «ветра перемен». Используя влиятельных друзей, прорехи нового демократического законодательства, ваучеризацию, залоговые аукционы и прочую лабуду, они на фоне всеобщего обнищания и развала страны прихватизировали все, что только можно – землю, предприятия, энергетику, недра, транспорт, банки, рынки, средства массовой информации, а кое-кто и проституцию, игорный бизнес, продажу алкоголя и еще много-много чего, – и стали утопающими в деньгах и роскоши собственниками со съехавшими в штаны мозгами. Их не любили, даже больше – ненавидели, но им завидовали и хотели не только внешне походить на них, но и быть такими, как они. Страна погрязла в коррупции, превратившись в державу Ивашек Мошенниковых – был на Руси такой мздоимец и вор боярских кровей, государеву мошну потрошивший, аки собственную.

Коржавцев все же успел выслужить минимально положенный двадцатник, получить весьма тощую – не для жизни, а для прозябания – пенсию, а поскольку в сорок с небольшим лет чичереветь в одиночку на шести сотках подмосковной дачи в маленьком, четыре на шесть, щитовом домике с крохотной верандой да со слезливой пенсией в первые дни каждого месяца не хотелось, он с головой окунулся в новый для себя мир бизнеса, который, как ему казалось, неплохо знал по своим долгосрочным загранкомандировкам. Но пещерный российский капитализм жил по своим волчьим законам, весьма далеким от цивилизованного западного предпринимательства. Первые шальные деньги, собственный офис в Хаммеровском центре Москвы, новая квартира в престижном районе столицы, шикарная тачка, коттедж недалеко от кольцевой автодороги, фитнес-клуб и большой теннис три раза в неделю ненадолго вскружили голову и коренным образом переиначили личностные установки и социальные ориентиры. В общем, живи, пока живется, до той поры, пока не помрется… Но беда безглазая – на всех кидается, а удача – ох как зряча, абы кому и надолго в руки не идет. Коржавцева, как и миллионы россиян, вмиг сгорбатил дефолт, начались разборки с бизнес-партнерами, денежные проблемы и даже криминальные «стрелки», из которых ему, слава богу, удалось выбраться живым, хотя и с существенными имущественными потерями. Самое лучшее, что он мог сделать в той ситуации, – так это «залечь на дно» и бережно проедать оставшуюся зачерствелую краюху своего еще недавно такого пышного и сладкого финансового пирога.