Владимир Быстров - По обе стороны реки

— Ну, правильно! Они тут в игрушки играют, а я должна одна на кухне возиться! Хоть бы с женой пообщался несколько минут! А то я вас только как кухарка и интересую: «Когда кушать будем? А что у нас на ужин?» — передразнила она своих «мужиков».

— А ты присоединяйся к нам, верно сынок?

— Еще чего! — возмущенно парировала жена, — Только ваших роботов мне и не хватало!

— Ну, тогда садись рядом с нами — я тебе и кресло уступлю! Будешь развлекать нас разговорами. А, кстати, где у нас Ленка?

— Вот, заботливый папаша! Даже не знает, где его дочь! — снова начала, было, Ирина, но ее перебил Вовка:

— Да в музыкалке она, к концерту готовится! У них на Новый год праздничный концерт будет для родителей!

— А во сколько у них заканчивается репетиция? — поинтересовался у жены Алексей. — Может, сходим, встретим ее? Заодно погуляем немного…

В это миг что-то, прозвучавшее с экрана, неожиданно привлекло его внимание. Он отложил робота в сторону и повернулся к телевизору.

— Па, ну давай делать дальше! — тут же недовольно стал канючить Вовка.

— Подожди, дай послушать! — отмахнулся от сына Захаров.

Он протянул руку к пульту и прибавил громкость.

«…в этот день, ровно десять лет назад, в 11 часов 41 минуту по местному времени на территории Армении произошло катастрофическое землетрясение, унесшее жизни более 25 тысяч человек. За каких-то 30 секунд стихия практически уничтожила город Спитак и нанесла сильнейшие разрушения городам Ленинакан, Кировакан и Степанаван. Сегодня гостем нашей передачи является один из свидетелей этой трагедии, принимавший непосредственное участие в спасении пострадавших, Герой Советского Союза, Герой Армении, полковник в отставке…»

Захаров невольно наклонился ближе — с экрана, блестя гладким, словно отполированным, загорелым черепом, знакомым строгим и уверенным взглядом прямо в глаза ему смотрел Старый Майор…

Вот и заканчивается еще одна история. Все листки разобраны и пронумерованы, и каждое событие нашло, наконец, свое место в этом удивительном пазле под названием «жизнь».

Впрочем, заканчивается ли?

Нас сменят наши дети, а их — их собственные, и картина рассыплется, чтобы кто-то вновь начал собирать ее из крохотных кусочков, в надежде, все-таки, добраться до конца. Но конца не будет, пока существует на свете настоящая дружба и настоящая любовь, пока мы верим в добро и справедливость, а слова «честь» и «родина» не стали только словами. И мы любим свою страну не потому, что она что-то сделала или должна была сделать для нас, а потому, что другой у нас нет, и не будет. И мы перед ней в вечном долгу, как сыновья перед Матерью. И какие бы правители или властители не пытались присвоить себе право говорить от ее имени, мы все равно будем слышать только Ее голос…

… — Цель поездки? — оторвавшись от изучения паспорта, таможенник внимательно взглянул на стоявшего перед ним невысокого, седого, склонного к полноте мужчину.

— Туризм, — ответил тот.

И, усмехнувшись чему-то своему, давнему, добавил:

— Dusseldorf — c'est la petit Paris!

— Простите?… — не понял таможенник.

— Нет, извините, это я так… Вспомнилось…

Появлению в деревне чужака никто не удивился. К тому времени деревня уже практически опустела: кто был помоложе, в поисках заработка подались в близлежащие большие и малые города, а несколько еще остававшихся там стариков и старух — пенсионеров, которым уезжать было попросту некуда, вскоре ушли в мир иной. История хоть и безрадостная, но вполне обычная для многих, некогда многолюдных и оживленных сел, деревень и поселков, вычеркнутых из жизни безжалостной рукой Нового Порядка. Грунтовая дорога, связывавшая деревню с соседними такими же деревушками и поселками, а через них — с райцентром, оставшись без ухода, постепенно размывалась дождями, небольшими речушками и ручьями, во множестве стекавшими с невысоких холмов правого берега реки. Вскоре местами на ней появилась молодая поросль берез, осин и ольхи. Вначале невысокая и худосочная, но постепенно набиравшая силу, она затем превратилась в небольшие рощицы, перемежавшиеся зарослями ивового кустарника и бесформенными грязно-зелеными пятнами лесных болотцев в низинах. И ничто уже не указывало, что когда-то здесь пролегала наезженная и заботливо ухоженная дорога, а в деревню теперь можно было попасть лишь с реки, спустившись на лодке от находившегося в десятке километров выше по течению автомобильного моста, либо переплыв — опять же, на лодке — с противоположного берега. Правда, никакой особой надобности в этом у местных жителей не было. Грибных и ягодных мест в округе и без того было предостаточно, а плавать на противоположный берег за древесиной — лес на том берегу был отменный, строевой! — казалось и вовсе верхом глупости. Ну, много ли его вывезешь на какой-нибудь старенькой «казанке»! И теперь лишь рыбаки, влекомые своей всепоглощающей страстью, на самых разнообразных посудинах — от самодельных «фанерок» и долбленок, до самых современных надувных и пластмассовых лодок и катеров, на веслах или с моторами всех возможных марок и мощности — с ранней весны до глубокой осени бороздили реку вверх и вниз по ее течению. Поэтому ничего удивительного не было в том, что именно они первыми заметили нового поселенца, а вскоре и познакомились с ним. Новостью этой рыбаки, разумеется, не замедлили поделиться со своими друзьями и близкими, а уж те разнесли описание «отшельника» по всей округе. Вот как оно выглядело в изложении одного из лично пообщавшихся с переселенцем рыбаков:

«Мужик высокий, ладный такой… Видать, спортом раньше занимался. Или из армейских… Выправка-то у него чисто армейская — идет, ровно по плацу марширует! Только прихрамывает слегонца. Да и то, как не прихрамывать, когда у него правая нога, словно ножка у табурета колченого набок вывернута! Словно ему вначале ее оторвали, а после пришили. Да только пришили кое-как, наспех… Про возраст ничего не скажу — неясный какой-то возраст. Может, сорок, а может и все пятьдесят будет! Волосы у него светлые, блондинистые. Ежели и есть в них седина, да только так сразу ее и не разглядишь. А взгляд у него молодой, острый такой взгляд… Ну, и на лицо тоже ничего себе мужик, даже симпатичный, можно сказать! Только это если с одного бока, с левого смотреть. Вот я и задумался, чего это он ко мне все левым боком стать норовит? И говорит все больше через левое плечо — вроде как гребует [1] «гребует» (местн.) — брезгует. … Но когда он лицом обернулся, так я даже сробел малость! Врать не стану — сробел… Весь правый бок лица, — щека, то есть, — словно черти на сковородке жарили! Кожа на ней красными пятнами, и пожумкана вся, как портянка мятая! А уж как гри´бы [2] «грИбы» (местн.) — губы. его увидал, так и вовсе перекрестился! Нет, с левого боку рот как рот, и губы тоже вполне обычные. А вот с правого… Верхняя губа чуток задрана, и зубы из-под губы видать малость — вроде, как он их нарочно скалит, ухмыляется! Да только не по-доброму ухмыляется, а как волк, когда зарычать хочет… Ну, лешак, и все тут! Чистый лешак! А он как увидел, что я струхнул, так и впрямь ухмыльнулся: „Что, — говорит, — красивый? Да ты не бойся — это не заразное!“ Ну, я после этих слов, конечно, осмелел немного: „А я и не боюсь! Только где ж это, мил человек, тебя так разукрасили?“ А он отвечает, мол, баллон газовый в доме взорвался — вот, мол, и обгорел. Ну, баллон, так баллон — всяко бывает… А звать его Леонидом! Вот только отчества я не запомнил — не то Альфредович, не то Адольфович… Я так думаю, из сибирских немцев он — ну, из тех, что перед войной за Урал выселили! Потому как он сам про себя сказал, что родом из тех краев…»