Вячеслав Тычинин - Трое из океана

— Починяйтесь, если сумеете, а мне пережидать некогда, — попрощался Яковлев.

Набежавшие ребятишки проводили его к избе, в которой помещался сельсовет. Председатель, чисто говоривший по-русски якут, в полувоенном костюме, сразу же опознал предъявленную ему фотографию, с довольным видом закивал черной как смоль головой:

— Наш шофер, из оленесовхоза. Александр Горюнов. Шибко хороший шофер. Однако пил сильно. На него запрос был из какого-то почтового ящика. Позабыл номер.

— Это точно он? — волнуясь, спросил Яковлев. — Попрошу вас вызвать сюда родственников Горюнова, если есть кто-нибудь.

— Никого нет. Женка тут померла. Детей не было. Старики у него где-то за Якутском. Да и те вроде померли, однако.

— Тогда проведите меня к директору совхоза.

Директор и четыре шофера, работавшие ранее вместе с Горюновым, без колебаний опознали на фотографии своего сослуживца. Сомнений не оставалось. Завладев документами Горюнова, утопленного в реке, враг, видимо, сумел проникнуть на Сосногорский ракетодром. Когда? Сопоставив даты запроса и ответа, Яковлев решил, что недавно, около недели назад. Но и за такой срок диверсант мог нанести непоправимый ущерб. Сняв копии с запроса о Горюнове и ответа на него, майор поспешил к вертолету. Летчик копался внутри кабины.

— Безнадежно?

— Да. Винт нужно менять, — обескураженно ответил пилот.

— Тогда передайте эту шифровку Жиганску. Пусть молнируют дальше.

— Не могу.

— Как не можете? — тихо переспросил Яковлев, не веря своим ушам.

— Рация вышла из строя. Как видно, аккумуляторы повредило, — виновато пояснил пилот. От мороза лицо его совсем побурело. «Черт! Называется, помог человеку!»

Не теряя ни минуты, Яковлев бросился обратно в поселок. Но ни совхоз, ни сельсовет не имели радиосвязи. Оставалось одно — мчаться двести километров на собаках.

— Две лучшие нарты с упряжками! — приказал Яковлев, впервые предъявив служебное удостоверение председателю сельсовета. — Лучших каюров!

Короткий день кончился. В стылом неподвижном воздухе плавали невесомые иглы инея. Завяли дымки печных труб над завьюженными крышами изб. По темному небу пробегали первые сполохи северного сияния. Тоскливо, как по покойнику, выли псы, подняв кверху по-волчьи острые морды.

— Однако ночевать надо, — нерешительно сказал председатель сельсовета, показывая на термометр. Спиртовой столбик упал до пятидесяти градусов.

— Нет, выезжать немедленно! — твердо распорядился Яковлев.

По небу бесшумно перекатывались широкие многоцветные полосы северного сияния. Ярко горели мохнатые озябшие на морозе звезды. А внизу, по хрустящему сухому насту, укрывшему закоченелую землю, во весь дух неслись две собачьи упряжки. На первой нарте сидели каюр и Яковлев. Вторая упряжка, привязанная сзади, предназначалась на крайний случай. Пускаясь в такую ответственную поездку, майор не мог рисковать.

— Улахан мороз! Шибко большой! — проговорил каюр, плотнее запахивая меховой сакуль.

На Яковлеве также были меховые чулки, оленьи унты, две теплые фуфайки и поверх всего малица шерстью внутрь. С якутским морозом шутить не приходилось!

Первые десять километров проехали молча, не слезая с нарт. Потом, когда холод проник даже под малицу, майор, а вслед за ним и каюр, все чаще начали соскакивать с нарт. Придерживаясь за их задок, люди делали короткую пробежку, насколько позволяло дыхание, и опять вскакивали на нарты, хватая ртом обжигающий воздух.

— Тах, тах, собачки! — погонял каюр упряжку, хотя животные и так мчались стремглав, не жалея сил, будто понимая важность момента.

На втором десятке километров пришлось объезжать большую марь. Ее полуметровые кочки переломали бы ноги собакам. Выбравшись снова на твердую дорогу каюр затянул длинную песню, но скоро, закашлявшись, умолк.

— Капсе, дагор! Говори, друг, — перевел свои слова каюр. Ему наскучило молчание седока. — Зачем ночью ехал?

— Быстро надо, дагор, — ответил майор. — Плохой люди поймай.

Яковлеву казалось, что каюр лучше поймет его, если он будет изъясняться на таком ломаном языке.

С десяток километров каюр ехал молча. Как видно, он размышлял про себя, где могли спрятаться в этих безбрежных снегах плохие люди и что они сделали нюче-русским, если их приходится так быстро ловить, ехать из-за этого в пятидесятиградусный мороз ночью.

Временами Яковлеву начинало казаться, что они едут слишком медленно, и тогда он касался плеча каюра. Понимая нетерпение пассажира, каюр приподнимался на нартах:

— Тах, тах, собачки! Вперед, Рыжий!

Вожак, умный пес с рыжей подпалиной на широкой сильной груди, повизгивая от желания услужить хозяину, еще прибавлял ходу, увлекая за собой всю упряжку.

Но собаки заметно устали от бешеного бега. На подъемах люди соскакивали, бежали рядом, помогая им тащить легонькие нарты, подбадривая их возгласами. Однако и это уже не могло вдохнуть в животных бодрость. В двадцати километрах от Жиганска они находились на пределе своих сил. Только Рыжий все еще держался молодцом. Его сильные лапы, как стальные пружины, сгибались и разгибались, неутомимо взрывая снег.

Пересаживаясь с одной упряжки на другую, чтобы дать отдых животным, люди быстро подвигались вперед. До Жиганска оставалось едва десять километров, когда случилась беда. Собаки не учуяли предательски замаскированной полыньи на льду маленькой речки, по которой бежали упряжки, и передние животные провалились в воду. К счастью, каюр вовремя затормозил нарты, и собак удалось вытащить. Рыжий громко лаял, будто негодуя на оплошность передней упряжки и ее вожака.

Хуже было то, что, помогая спасать упряжку, Яковлев сильно промочил ноги. Остановиться и развести костер, чтобы обсушиться, означало потереть не меньше часа.

— Не задерживаться! — приказал майор.

Каюр освободил от упряжки мокрых собак, тотчас же покрывшихся ледяной броней, оставил их выкусывать лед между пальцами лап и пересел на упряжку Рыжего.

Так, в клубах снежной пыли, нарты и влетели на главную улицу Жиганска, не замедляя хода, промчались по ней, круто завернули и остановились у домика радиостанции. Измученные собаки с жалобным воем тотчас же повалились на снег. Последние силы оставили даже Рыжего.

Яковлев сбросил с плеч малицу, соскочил с нарт и чуть не упал. Ноги не держали его.

Через пятнадцать минут в эфир понеслись точки и тире, сливаясь в шифрованную телеграмму:

«Погиб Александр Горюнов гость Сосногорске. Яковлев».

Тоненькая ниточка вывела из лабиринта догадок и версий! Промах искуплен. Сознание этого умеряло нестерпимую боль в серьезно обмороженных ногах.