Олег Шмелев - Ошибка резидента. Роман

- Прости, моя дорогая… Это какие-то образцы.

Тут Николай Николаевич наконец уразумел, что жена по-настоящему взволнована, она даже перестала контролировать мимику своего лица.

- Глупец! Это наряды твоей обожаемой дочери.

- Ну и что же? Она хочет их выбросить?

- Кажется, это я их выброшу.

- Не понимаю, дорогая… Какая связь?

Ольга Михайловна сделала глубокий вдох и спросила более спокойно:

- Не ты ли покупал ей эти дорогие тряпки?

- Помилуй, ты же знаешь, я совсем не разбираюсь в дамском конфекционе.

- Ну да, ты просто даешь ей деньги. Тайком от меня. И вот результат.

- Если девочке нравится одеваться получше… гм-гм… поразнообразнее, что ли… по-моему, нет ничего предосудительного… Ты сама…

- Не обо мне речь, - остановила его Ольга Михайловна. - Ты слепец.

- Почему ты так сердишься?

- Почти все это я нашла у тебя в кабинете. Она прятала от меня. Тебе это нравится?

- Но сделай одолжение, объясни, пожалуйста… Ведь ты говорила об этой бедняжке… Как соотнести одно с другим?

- Скажи честно, ты знал об этом складе у тебя в кабинете?

- Впервые вижу.

- Значит, она скрывала и от тебя. - Ольга Михайловна прикусила губу и задумалась. Потом продолжала упавшим голосом: - Значит, все это еще хуже, чем я думала.

- Но что хуже и что ты думала? - искренне озабоченный, спросил Николай Николаевич.

- Когда все чисто, человеку нечего скрывать. Я давно подозревала, что Светлана затянула нашу дочь в какие-то свои темные делишки. Она же торговый работник. Вот и доторговалась. - Ольга Михайловна встала, нервно хрустнула пальцами и прошлась вдоль стены. - А наша-то растяпа! Скотина безрогая!

- Помилуй, Оля, зачем же ты так? - Николай Николаевич всегда смущался, если его супруга в сильном расстройстве вдруг забывалась и помимо воли употребляла лексикон своих молодых лет, когда она еще не обручилась с ним, академиком Нестеровым.

- Ты все сюсюкаешь, а тебе бы выпороть ее вожжами - был бы прок.

- Но у нас в доме нет вожжей, - стараясь вернуть ее из сферы несбыточных пожеланий на рельсы реального, мягко сказал Николай Николаевич. - Ты считаешь, тут какая-то криминальная история?

- Наше счастье, если не так. Галина сама ни на что такое не способна, но откуда нам знать, чего там натворила эта Сухова Светлана? Я только уверена - эти проклятые вещички скомбинировала она.

Ольга Михайловна, будучи не совсем справедливой по отношению к Светлане Суховой, и не подозревала, насколько, в общем-то, была близка к истине, ставя в связь лежавшие на полу дорогие наряды и несчастье, случившееся со Светланой, несчастье, поставившее семью Нестеровых в совершенно неподобающее положение - вплоть до того, что их дочери оказывает специальное внимание уголовный розыск. А если бы ей был известен подлинный источник всех этих модных тряпок, у нее, вероятно, разыгралась бы мигрень, от которой мог бы расколоться земной шар, не говоря уже о ее слабой, многострадальной голове.

- Ты намерена их выбросить? - высказал догадку Николай Николаевич, кивнув на вещи.

- Хочу облегчить работу милиции.

- Неужели дело зашло столь далеко?

- Во всяком случае, пока мы тут рассуждаем, наша тихоня дает показания в угрозыске. Могут и с обыском прийти.

Видя, что муж взялся рукой за сердце, Ольга Михайловна побежала в спальню и принесла из своей замечательно богатой аптечки валидол. Отвинчивая крышечку, она мимоходом (мысленно) похвалила себя за то, что благоразумно не сообщила мужу о перстне, принесенном однажды Галиной и купленном за смехотворно недорогую цену. Этот перстень она швырнула сегодня дочери под ноги, приказав отдать прежней владелице «за так», без возврата денег, чтобы и духу его в доме не было.

Николай Николаевич от валидола отказался. Справившись с минутной слабостью, он спросил:

- В чем ее обвиняют?

- Ни в чем, не волнуйся, - поспешила успокоить Ольга Михайловна. - Им же надо побеседовать с Галиной. Как-никак лучшая подруга. Сделать тебе кофе?

- Да, пожалуй. Но ты уверена?

- Она скоро вернется. Этот следователь, что звонил, сказал: на час, не больше. Не будем терзать себя напрасно. Придет - расскажет. Не она же ударила Светлану.

- Но, может быть, нам надо поговорить с милицией? Раскрыть им облик нашей дочери…

- Посмотрим, чего они хотят. Если начнутся придирки, тебе придется вмешаться. А вообще нам надо немедленно уехать.

Николай Николаевич виновато развел руками.

- Но это так некстати… У меня много начато…

- Я говорю о нас с Галиной. Ты можешь не ехать.

- Ты имеешь в виду Алушту?

- Конечно.

Возвращение Галины после беседы с Орловым и Семеновым уже само по себе возымело успокаивающее действие на встревоженных до крайности родителей. А сообщение о том, что милиция вовсе не против ее отъезда в Крым, вернуло им душевное равновесие - если не в полной мере, то в значительной.

Вопрос с отъездом был решен немедля. Надо было кое-что сделать, кое-что купить, поэтому отъезд назначили на субботу, 3 июня. Николай Николаевич позвонил своему секретарю и попросил купить два билета на самолет. Ольга Михайловна велела Галине уложить валявшиеся на полу вещи в старый чемодан и поставить его в темную комнату-кладовку (окончательную их судьбу она собиралась определить и объявить после), а сама сходила к Васе - так они называли Василису Петровну, старую няню Галины и домработницу, - которая по случаю приезда к ней в гости собственного сына с семьей из Смоленска взяла себе отпуск. Добрая Вася согласилась дважды в неделю захаживать на квартиру для готовки и уборки, чтобы Николай Николаевич не одичал на холостяцком раздолье.

В субботу, 3 июня, Ольга Михайловна с дочерью улетели в Крым утренним симферопольским самолетом. Николай Николаевич, с плохо скрываемым удовольствием проводив их, эгоистически предвкушал, как продуктивно сумеет использовать свое благословенное домашнее одиночество. Но все его виды на покой рухнули в тот момент, когда он, приехав из аэропорта, клал в свой маленький несгораемый ящик, встроенный в секретере, незаметно переданный ему дочерью перстень. Галина ничего ему не смогла объяснить в присутствии повышенно бдительной матери, шепнула только: «Спрячь, пожалуйста». И он считал себя обязанным свято исполнить просьбу, не вдаваясь в причины, побуждавшие его дочь отдать ему на хранение драгоценную безделушку. Ему доверена тайна, и дело его чести блюсти ее. Он бы презирал себя, если бы мог рассуждать иначе.

Он не успел закрыть ящик, когда зазвонил телефон.

Очень вежливый голос сказал:

- Это Николай Николаевич?

- Да, слушаю.

- Извините, что беспокою. Меня зовут Павел Синицын. Я работаю в Комитете госбезопасности.

Николай Николаевич хотел сказать «очень приятно», но счел это вычурным, не подходящим к случаю. Он сказал: