Олег Шмелев - Ошибка резидента. Роман

- Так что же дальше?

- Мы должны снабдить их материалами, которые они хотят получить.

- То есть?

- Несколько формул, написанных вашей рукой. Вы ведь и дома работаете?

- И дома, и на улице. Везде. Но я не оставляю записей вне института. - Насчет записей он был не совсем точен, он не придавал этому особого значения.

- Можно и оставить, - сказал Павел.

Николай Николаевич нахмурился и, подумав немного, спросил:

- Ложные?

- Да. Но нельзя, чтобы это выглядело грубо. Необходимо сделать в формулах ошибку, которую трудно обнаружить. Она должна выглядеть естественно. Во всяком случае, допустимо. Знаете, как иногда встречаются в газете ошибки в шахматных нотациях? Смотришь партию - на тридцать восьмом ходу она кончается, черные сдались ввиду неизбежного мата. Начинаешь разбирать на доске, делаешь ходы аккуратно, как написано в нотации, а никакого матового положения нет. Оказывается, на тридцать пятом ходу конь белых с эф четыре должен делать ход жэ шесть, а не е шесть, как указано в газете. Опечатка. Но в принципе-то конь может и так и этак ходить. Понимаете?

- Мастер быстро найдет ошибку, - скептически заметил Николай Николаевич.

- Наверное, я взял неудачный пример. В ваших разработках можно ошибиться тоньше.

- Это не так-то легко, если задано правильное направление.

- Но все-таки возможно?

Николай Николаевич, вероятно, уже прикидывал, как это сделать. Он смотрел мимо Павла и, кажется, не слышал его последних слов.

Подождав, Павел повторил:

- Вы считаете, это возможно?

Николай Николаевич сердито взглянул на него.

- А вы умеете ездить на велосипеде?

- Вообще да.

- А если бы вам предложили изобразить неумеющего, что бы вы стали делать?

- Не знаю. Скорей всего упал бы.

- Вот то-то. И это было бы ненатурально. Только клоуны умеют падать натурально. Это такое же настоящее искусство, как умение плясать на проволоке.

- Вы хотите сказать…

- Я говорю, притвориться заблуждающимся, когда знаешь истину, совсем непросто. Сделать то, что вы предлагаете, можно. Но это потребует времени.

- Но суток довольно?

- Не знаю. Надо постараться.

- Надо, Николай Николаевич.

- Если у вас ко мне все, давайте условимся, как вы меня завтра увезете, и я бы занялся делом.

- Но это еще не все, Николай Николаевич. У вас в квартире есть какой-нибудь тайничок? Ваш личный?

- В секретере есть несгораемый ящик. Но это не тайничок.

- Разрешите взглянуть?

Они пошли в кабинет. Николай Николаевич открыл ящик. Там лежали две ученические тетрадки. Он покашлял в кулак, вспомнив собственные слова относительно рабочих записей. Но Павел сделал вид, что не догадывается, чем вызвано это застенчивое покашливание. На перстень он вроде не обратил внимания.

- Вы всегда пользуетесь такими тетрадками? - спросил Павел.

- Давняя привычка.

- Эти тетради, наверное, лучше отсюда забрать.

- Да, пожалуй.

- Но то, что мы завтра сюда положим, должно быть с гарниром. Иначе ненатурально получится. - Павел покосился на Николая Николаевича. - Извините, пользуюсь вашей терминологией.

- У меня в институте найдутся безобидные черновики.

- Хорошо бы их взять.

- Вот видите, опять время…

- Ухожу, Николай Николаевич, ухожу, - заторопился Павел. - Буду у вас завтра в три, то есть в пятнадцать ноль-ноль.

Провожая его до дверей, Николай Николаевич словно вдруг вспомнил невзначай:

- Да, что я хочу вам сказать…

Павел, уже взявшись за дверную ручку, обернулся.

- Слушаю, Николай Николаевич.

- Возможно, мне только показалось… Когда вы говорили о беспечности, ведь вы вкладывали более широкий смысл, чем следует, так сказать, из вашего контекста?

Павел уже забыл, когда и по какому поводу он говорил о беспечности, потому что прошедший час был посвящен конкретному делу, слишком для него важному, чтобы помнить о каких-то привходящих моментах. Но по лицу хозяина квартиры он видел, что для него это не второстепенно.

- А какой был контекст? - спросил Павел, уже догадываясь, что имеет в виду Николай Николаевич, отец Галины Нестеровой, подруги Светланы Суховой.

- Вы упрекнули меня, что я не потребовал у вас документа.

- Это чисто нервное, Николай Николаевич. Я, когда шел к вам, очень волновался… Сомнения разные одолевали… Неуверенность… Ну, хотелось как-то самоутвердиться. А человек лучше всего самоутверждается как? Когда других уму-разуму учит. Правда?

Павел опять облек все в шутливую форму, однако Николай Николаевич и на этот раз ощутил скрытый укор себе. Он сказал:

- Я ценю ваш такт. Не хотите читать мне мораль в моем собственном доме. Но не притворяйтесь и не убеждайте, будто вы не считаете меня старой размазней. - Он замахал руками, видя, что Павел хочет что-то возразить. - Да-да, так оно и есть. Кормлю, одеваю, балую, а чем дышит родная дочь - не ведаю. И самое постыдное - ведать не хочу, потому что хлопотно. Мешает. Недосуг.

Этот взрыв самоуничижения не удивил Павла.

- Не расстраивайтесь, - сказал он. - Что случилось - случилось. Дочь ваша - человек неиспорченный. А уроки всем пригодятся. - И, искренне желая поправить Николаю Николаевичу настроение, весело сказал: - Ничего, жизнь идет! А я, честное слово, о беспечности просто так сказал, ни на что не намекая.

- Вы когда-нибудь расскажете мне всю правду? - серьезно спросил Николай Николаевич.

- Обязательно! Не думайте сейчас об этом. Вам работать надо.

- Работа, работа… Что работа?! Глупец я, как скажет моя жена…

На следующий день, в воскресенье, 4 июня, Павел приехал, как говорил, в три часа.

- А я, знаете, совсем не готов, - объявил Николай Николаевич, едва они поздоровались.

Павел испугался:

- Не написали?

- Я не про это. Надо же собраться.

- Ох, Николай Николаевич, хорошо, у меня сердце здоровое, а то ведь, не ровен час… Где ваша тетрадка?

- Может, у вас уже и руки дрожат? - иронически осведомился Николай Николаевич. - Вы, молодой человек, теряете свое достоинство.

- Совершенно верно. Но исправлюсь. Разрешите посмотреть тетрадку.

Николай Николаевич повел его в кабинет. Ученическая тетрадь в серенькой обложке лежала на столе. Павел взял ее. Тетрадь была в линейку. Три первые страницы усеяны цифрами и математическими знаками. Кое-где строчки зачеркнуты и перечеркнуты. Есть даже две кляксы.

- Это получилось очень натурально, - сказал Павел, показав на кляксу.

Николай Николаевич поморщился.

- Вы меня переоцениваете. Это неумышленно, просто плохие чернила. Я ведь работаю по старинке, перышком.

На столе действительно стоял прибор с двумя мраморными чернильницами, и в них были налиты фиолетовые чернила. Прибор был весь в медно отсвечивавших засохших пятнах.

- Все равно хорошо, - сказал Павел. - Теперь сделаем так… Дайте ключ.